Личный опыт и знание новейшей истории не могут не убеждать: стабильность преходяща, счастье долго не длится, и вообще вся жизнь состоит из сплошных перемен, преимущественно к худшему. Даже миллионы лет неизменности и процветания ничего не гарантируют, спросите у динозавров. А уж пленка покоя в десять или пятнадцать лет лопнет обязательно в самом недалеком будущем, да что будущем — в самом недалеком настоящем. Нефтяной пузырь ли, финансовый или просто мыльный — какая разница, если под пленкой ничего солидного нет.
Умом-то всяк эту истину понимает, но кто же в России (шире — во всем мире) живет умом? Процентов пять, не более. А остальные сердцем, желудком, и прочими органами, с умом имеющими лишь опосредованную связь.
Потому что если жить умом, то часто возникает вопрос — а стоит ли? Не умом жить, а вообще? Поскольку вопрос этот трудноразрешим (некоторые считают, что неразрешим совершенно), человек впадает в уныние, что и само по себе неприятно, и перспектив никаких. А живя, к примеру, желудком, человек радуется всякий раз, когда поест вкусно и обильно, а если по каким-то причинам сегодня на столе лишь хлеб и вода, то он и этому рад, и перспективам в виде хотя бы постного масла тоже рад: будет сытная тюря. А уж предвкушение кусочка сальца, вареной картошечки и соленого помидора способно подвигнуть желудочного человека и на труд и — порой — на героизм. Согласитесь, ничего недостижимого: и сало, и картошка не есть привилегия высших слоев общества, потому надежды желудочного человека всегда небеспочвенны. Это вам не поиск высшего смысла жизни, который обыкновенно кончается невесть чем — монастырем, плахой, а чаще рюмочной.
В тысяча девятьсот тринадцатом году знаменитые пять процентов российских граждан, и те вряд ли предвидели грядущие перемены. Пламенные революционеры приуныли, не веря в революцию при жизни, а «глупые пИнгвины» (с ударением на первый слог) просто радовались курсу рубля, росту ВВП, обилию и доступности умственных и телесных утех. Скажи тогда русскому интеллигенту средней руки, приват-доценту или провизору, что ради спасения жизни нужно все продать, обратить в золото и с золотом этим уехать в Америку, тот бы только рассмеялся и постучал согнутым указательным пальцем по лбу. Что он, молоканин? Молокан же, в начале двадцатого века тысячами переселявшихся в Калифорнию и прочие надежные в смысле спасения от войны места, в России считали чудаками. Но вдруг это было откровение свыше? Или просто трезвый расчет?
И в середине двадцатых годов тоже думалось, что жизнь наладилась — НЭП, продовольственное изобилие, свобода творчества, возможность дискуссии. Живи и радуйся, ведь сам Бухарин (в двадцать пятом году Бухарин был еще «сам») сказал — обогащайтесь! Ан — коллективизация, ликвидация кулачества, голод, людоедство, хлебные карточки только для казенных трудящихся (домохозяйкам, к примеру, карточек в тридцать втором году не полагалось).
Второй раунд Мировой войны довел дело уничтожения прежней Европы до конца — так считали тогда. На самом же деле — до некой полустабильной стадии. Потрясение было всеобщим и громадным.
А взять начало пятидесятых! Казалось, что Сталин — это навсегда. То есть понимать-то понимали, что возраст свое возьмет, не мытьем, так катаньем история России переломится, но вели себя так, словно Иосиф Виссарионович будет жить еще лет сто. И его смерть потрясла людей, как свершившееся на глазах чудо.
В начале шестидесятых поверили, что возможен другой социализм, веселый, вольготный и могучий, с симпатичным поросячьим лицом. Поросенок не волк! Дух времени, как во флаконе с притертой крышкой, сохранился в «Понедельнике, начинающимся в субботу». Но поросенок рос, рос и вырос. Опят же кто в восьмидесятом олимпийском году знал, что наступает десятилетие угасания? Система выглядела незыблемой — как царская Россия последнего предвоенного Рождества.
Девяностые годы, мстилось, все изменили. Дзержинскому на шею накинули петлю. Помню детектив, в котором отрицательный персонаж, политик, убивал людей лишь потому, что те знали о его гэбэшном прошлом. Кто бы нагадал году этак в девяносто пятом, что вторым избранным президентом России станет старший офицер КГБ?
Вот сколько социальных катастроф (в смысле событий, резко меняющих течение жизни) вспомнилось — за один только двадцатый век. Есть ли основания полагать, что двадцать первый вдруг возьмет да и застынет, как муха в янтаре? Предпосылок к этому не обещают. Следовательно, Россия должна быть готовой к новому потрясению, независимо от того, хочется это Петру Аркадьевичу или нет.
Будет что-то — это безусловно. Но что именно?
Знаете, мне кажется, что к нам приедет Ревизор!
Кафедра Ваннаха: Об отладочных режимах и суверенитете
Лет эдак пять назад по просторам России пошло гулять рожденное политтехнологами понятие «суверенная демократия». Оно приводило в оргазмический восторг казенных журналисток и активисток молодежных движений, а либералов и правозащитников, напротив, ввергало в демонический ужас и фригидность. Президент Медведев, юрист по образованию, тогда — вице-премьер, отметил странный привкус в этом понятии, поскольку демократия и суверенитет из разных понятийных категорий.
Ну, демократию пока отбросим. Она после 1990-х не пользуется популярностью в широких народных массах, а люди, читавшие Аристотеля и прочих, знают, что с этим словом связана и чашка цикуты для Сократа, и дружный вопль «Распни Его!» на иерусалимской площади, и голосование за Гитлера… Поговорим о суверенитете, не тянущим таких мрачных коннотаций. Souverainete, suprema potestas — верховенство, совокупность верховных прав, принадлежащих государству или его главе. Определяется он апофатически, через отрицание. Над суверенной властью не должно стоять никакой другой власти, имеющей правомерное полномочие давать ей повеления или препятствовать осуществлению ее воли. Так вот, рискнем предположить, что суверенных правительств на нашей планете в двадцать первом веке нет. Что над всеми ими властвует, — хотя для многих и незаметно, — технологическая цивилизация. Которая и является единственным сувереном.
Ну, вот скажем, свежая новость, с которой читатели «Компьютерры» уже, наверное, знакомы. Хакер, известный под ником Czernobyl, обнаружил и описал на известном ресурсе Woodmann отладочный режим, встроенный в процессоры AMD, начиная с кристалла Athlon XP. Доступ к этому режиму, существенно выходящему за пределы традиционной архитектуры x86, дают определенные значения, выставленные в регистрах процессора. После этого начинаются чудеса. Которые, действительно, можно использовать для отладки. Ну и для ре-инжиниринга, естественно. Но и еще для одного дела.
Жизнь в 2010 году определяется функционирование цифровых технологий в куда большей степени, чем принято думать (если об этом вообще думают…) Даже при выключенном зажигании (вспомнившийся ключ давно ушел в прошлое) процессор машины рисует на дисплее окружающую температуру. Простенькие процессор живет и в котле индивидуального отопления, и в кондиционере, и в холодильнике, и в стиральной машине. Коммунальный платеж — его можно провести либо через терминал, либо через пункт приема платежей с живой барышней, оснащенной ноутбуком и кассовым аппаратом (внутри которого тоже процессор). Продукты в супермаркете заполучаешь после прохождения процедуры общения с
