Прибалтийского военного округа.
б) Вести упорную оборону на государственной границе и границах укрепленных районов, чтобы сдержать атаку противника и дать возможность осуществить мобилизацию, наращивание и развертывание сил округа.
в) Организовать оборону побережья и островов Даго и Эзель в сотрудничестве с КБФ, чтобы предотвратить высадку морского десанта противника…»
Другие приказы были написаны по такому же образцу. Остальная часть документа касалась развертывания различных сил прикрытия и координации их действий с УР. Недостаток плана — сильное сосредоточение крупных сил вблизи границы, в отрыве от укрепрайонов и слишком далеко от тех мест, которые они должны были защищать. Решение использовать первый эшелон для операций в глубину в контрнаступлении — ключевой принцип оперативной системы Жукова — не соответствовало обстановке{1294}.
Отказ Сталина разрешить силам прикрытия занять боевые позиции компенсировался усилением первого эшелона на различных фронтах, которое проводилось в рамках строгих ограничений, навязанных им. В результате встречи со Сталиным поздней ночью 11 июня Жуков получил разрешение перебросить на западный фронт 51-й стрелковый корпус, включающий 98-ю, 112-ю и 153-ю дивизии, и 63-й корпус, включающий 53-ю и 148-ю дивизии, вместе с 22-м инженерным полком. Переброска должна была закончиться к 2 июля. Было поставлено условие соблюдать строгую секретность при передвижении, чтобы немцы не могли счесть его провокацией. Только членам Военного совета Западного округа следовало знать о переброске войск запрещалось говорить о прибытии частей по телефону или телеграфу. Материально- технические средства на фронте должны были отпускаться не по номерам частей, а по специальным кодовым обозначениям{1295}.
Через день Жуков предпринял такие же шаги для спешного укрепления обороны Киевского военного округа путем развертывания там 16-й армии. Планировалось начать его немедленно и закончить к 10 июля. Принимались меры по обеспечению строгой секретности передвижений. Специально отобранные офицеры следили за выгрузкой войск. На станциях и в близлежащей местности вводилась жесткая дисциплина. Эшелоны следовало расформировывать немедленно по прибытии в пункты назначения. На марш войска должны были отправляться небольшими формированиями, не дожидаясь, пока соберется вся дивизия. Жуков требовал рапортовать ему ежедневно о ходе развертывания и выполнении инструкций{1296}. На следующий день после того, как Жуков не дал Кирпоносу приступить к осуществлению плана обороны, он все-таки издал приказ о приведении округа в боевую готовность к 1 июля 1941 г.{1297}. Северу уделялось меньше внимания, хотя Прибалтийский округ был усилен тремя легкими бронепоездами {1298}.
Наконец, 19 июня Жуков издал чрезвычайные директивы по обеспечению маскировки военных объектов. Теперь, когда вооруженное столкновение казалось неминуемым, стало очевидно, что истребители не замаскированы должным образом. Артиллерия и механизированные соединения тоже были слишком беззащитны, размещенные большими группами в линейных порядках, делавших их легкой добычей для врага. Танки и бронемашины были выкрашены в яркие цвета, и поэтому их можно было обнаружить не только с воздуха, но и с земли. Не были надлежащим образом замаскированы склады и прочие военные сооружения. Был составлен обширный план по устранению всех этих недостатков: на всех аэродромах к 1 июля следовало высадить траву, чтобы они сливались с окружающей природной средой, взлетные полосы покрасить и все воздушные базы привести во внешнее соответствие с окружающей местностью. Все здания покрасить, резервуары с горючим зарыть под землю. Самолеты рассредоточить между аэродромами и замаскировать. Соорудить ложные аэродромы на расстоянии 500 км от границы с 40–60 макетами самолетов на каждом. Операция должна была быть завершена к 15 июля{1299} .
Отвлекающий маневр на Среднем Востоке: ошибка британской разведки
Пойдя на поводу у своих заблуждений по поводу близкого германо-советского альянса, англичане никогда всерьез не рассматривали войну на востоке как путь к спасению; они зря тратили силы, чтобы сдержать Гитлера на Балканах, надеясь на помощь Турции. Не произошло больших сдвигов в английской стратегии, во всяком случае на европейской арене, и тогда, когда стала ясна вероятность скорой войны, всего за две недели до нападения Германии на Советский Союз. Средний Восток и Северная Африка по- прежнему считались тем местом, где может быть нанесено окончательное поражение Германии. Таким образом, развитие конфликта на советской границе рассматривалось как второстепенный вопрос стратегии, направленной на сохранение господства на Среднем Востоке{1300} .
Если что и объединяло англичан и русских накануне войны, так это убеждение, будто военным действиям будет предшествовать германский ультиматум и, возможно, соглашение. Даже когда Криппс сообщил Идену достоверную информацию о планах немцев в начале марта {1301}, он испортил весь эффект от своего предупреждения, высказав предположение, что все это может быть «частью войны нервов… немцы организуют кампанию, в результате которой с помощью обещаний и запугивания вынудят [Советский Союз] пойти на альянс. Атака последует, только если давление не возымеет действия». Теория «войны нервов» так хорошо согласовалась с английской концепцией, что это помешало Форин Оффис передать предупреждение Москве, из опасения, что русские «играют в немецкую игру»{1302}.
Подобно тому как случилось в Москве, выводы Объединенного комитета разведки просочились в различные посольства, породив множество слухов такого рода. Толстые папки в Форин Оффис, где собраны всякие прогнозы, полны подобных донесений. Всего один пример: как сообщал Идену 1 мая британский посол в Японии, он узнал «из надежного источника», что «нападение Германии Советской России в ближайшее время не угрожает, а недавние слухи распространило германское правительство, чтобы: а) усилить страх Советов перед вторжением; б) заставить Советы присоединиться к Тройственному союзу и в) стимулировать поставки сырья». Предвзятость мешала верно оценить самые откровенные признания, не давая заметить очевидное. «Компания Макса считает, — цитировал посол свой источник, — что вторжение — дело решенное, но, по их мнению, по крайней мере столько же шансов на то, что Сталин не будет сопротивляться», — таким образом, а priori предполагалось существование синдрома ультиматума. Даже когда немецкие источники «отвергали мысль, будто все это — часть войны нервов», посол настаивал на том, что «это, тем не менее, кажется более вероятным объяснением»{1303} .
Немногие задумчиво хмурили брови, наблюдая широкомасштабные приготовления немцев. Проф. Постан, известный медиевист из Кембриджа и глава Русского департамента МВЭ, осмелился предположить, что Гитлера толкают к войне «почти исключительно по сугубо военным причинам, т. е. потому, что желательно разделаться с Советами, а с военной точки зрения, в нынешний сезон представляется гораздо более благоприятный случай для этого, чем в последующие годы». Пытаясь примирить возрастающий поток неопровержимой информации с предвзятыми концепциями, разведка предпочла занять выжидательную позицию, высказывая мнение, что еще не решено, «подвергнется ли Россия нападению или ее угрозами убедят уступить желаниям немцев»{1304}. Пусть и не доводя свои аргументы до логического конца, Кэвендиш-Бентинк, председатель Объединенного комитета разведки,
