получили приказ выйти в море». Он ожидал атаки Гитлера на следующее утро или в ближайшее воскресенье. Гитлер, пояснил Криппс Майскому, получил бы небольшое преимущество, атакуя в воскресенье, когда бдительность противника снижена. Он пообещал, хотя в Москве к этому отнеслись с недоверием, что Англия «не ослабит своих военных действий». Майский с шизофреническим упорством не желал и слышать о возможности войны, почти как при их разговоре с Иденом 13 июня, и заявлял: «Вся картина, столь ярко нарисованная вами, выглядит не более чем гипотетической» {1420}.
Зима в Москве необычайно долго затянулась, и даже во вторую неделю июня выпал снег. Но в ту особую субботу внезапно проглянуло жаркое солнце, и толпы людей высыпали в парки в тот долгий светлый вечер. В Кремле в этот уик-энд царила тягостная атмосфера неуверенности. «Положение неясно, — поведал измученный Молотов Димитрову. — Ведется большая игра. Не все зависит от нас»{1421}. Хотя он и признал в разговоре с турецким послом, что «в настоящее время есть много неясностей в вопросе о том, как развернутся дальнейшие события», но, в ожидании распоряжений Сталина, делал вид, что «у Советского Союза нет оснований для беспокойства»{1422}. Сталин приехал в Кремль вскоре после полудня с ясным сознанием того, что больше не является хозяином положения.
Меры предосторожности, тайно принимаемые военными, сочетались с отчаянными дипломатическими усилиями как-то повлиять на немцев, чего не удалось достичь с помощью коммюнике. В субботу 21 июня и в Берлине был славный теплый денек. Большинство работников советского посольства отдыхали и купались в тихих окрестностях Потсдама и парках Ваннзее. Немногие оставшиеся в посольстве внезапно были подняты по тревоге и развили бурную деятельность. Протест по поводу возрастания числа разведывательных полетов немецких самолетов над советской территорией следовало вручить Риббентропу лично, главное, выразив при этом готовность Советского Союза приступить к переговорам. Лихорадочные усилия завязать диалог в Берлине имели целью получить прямой доступ к Гитлеру и ознакомить его с серьезностью положения. Деканозову не удалось это сделать на встрече с Вайцзеккером, которой он добился 18 июня. Однако все попытки связаться с Вильгельмштрассе теперь оказались тщетными. Риббентроп нарочно уехал из Берлина рано утром, оставив специальные указания держать Деканозова подальше{1423}. Следовало говорить советскому послу, что Риббентроп свяжется с ним, как только вернется из-за города. Постоянные телефонные звонки из Москвы с требованиями, чтобы работники посольства поторопились, результата не достигли.
В итоге Шуленбурга срочно вызвали в Кремль в 6 ч. вечера. Молотов явно потерял большую часть своего хладнокровия и жаловался на массовые нарушения советского воздушного пространства немецкими самолетами. Он хотел знать, почему работники германского посольства и их жены выехали из Советского Союза, дав пищу слухам о скорой войне. Почему германское правительство никак не реагировало на «миролюбивое» коммюнике ТАСС? Чем вызвано недовольство Германии Советским Союзом, «если таковое имеется»? Молотов не смог добиться ответа. Однако Шуленбург бросил последний намек по поводу намерений Германии, о чем явно не сообщил домой. Он признал, что «все эти вопросы имеют основание», но, к несчастью, он не в состоянии ответить на них, так как Берлин «его совершенно не информирует». Молотов довольно патетично стенал, что «нет причин, по которым германское правительство могло бы быть недовольным в отношении СССР». Шуленбург мрачно повторил, что ему нечего ответить. Для него самого единственным лучом надежды стала новость, которую он услышал по английскому радио, — что Деканозов несколько раз в течение дня встречался с Риббентропом. Но Молотов, чей приемник тоже был настроен на Би-Би-Си, с сожалением вынужден был опровергнуть это известие и распрощался с Шуленбургом, находясь в еще большем расстройстве{1424}. Деканозову наконец удалось добиться встречи с Вайцзеккером в 9 ч. 30 мин. вечера и вручить ему ноту, подобную той, какую получил в Москве Шуленбург, с перечислением 180 случаев разведывательных полетов немецких самолетов над советской территорией с момента последней советской жалобы в апреле. Полеты, заявлялось в — ноте, «приняли систематический и умышленный характер». Выражение уверенности, что «Германское правительство примет меры, чтобы положить конец подобным нарушениям границы», отражало убеждение Москвы, будто Гитлер может приструнить армию. Вайцзеккер, выигрывая время, предложил Деканозову подождать официального ответа{1425}.
Жуков провел этот день с Тимошенко в Наркомате обороны. Когда Молотов беседовал с германским послом, Жукову поступил срочный звонок от начальника штаба Киевского округа с сообщением о немецком фельдфебеле, только что перебежавшем через границу и рассказавшем, что нападение планируется на следующее утро. Сталин, с нетерпением дожидавшийся звонка Молотова, предложил ему прийти в Кремль вместе с наркомом обороны через 45 минут. Когда около 7 ч. вечера они явились в Кремль, Сталин встретил их один. Он казался встревоженным, но все еще носился с мыслью, что немецкие генералы нарочно послали перебежчика, «чтобы спровоцировать конфликт». Тем временем собрались несколько членов Политбюро, и Тимошенко, отвечая Сталину, предложил дать ход директиве о приведении в боевую готовность сил прикрытия. Сталин счел это слишком грубым решением. «Такую директиву сейчас давать преждевременно, — утверждал он, — может быть, вопрос еще уладится мирным путем». Он предпочел дать более короткое и более общее предупреждение, которое поспешил подготовить Жуков. Последние распоряжения командующим 3-й, 4-й и 10-й армиями, посланные в 2 ч. 30 мин. пополуночи, хоть и были составлены осторожно, в угоду навязчивому стремлению Сталина избегать провокаций, тем не менее приводили в готовность силы прикрытия:
«1. В течение 22–23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.
2. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения…
ПРИКАЗЫВАЮ:
а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;
б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;
в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;
г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;
д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить» {1426}.
Были приняты и другие меры. Жуков принял верховное командование Юго-Западным и Южным фронтами, где по-прежнему ожидали главного удара немцев. Его предшественник на посту начальника Генерального штаба Мерецков был назначен командующим северным фронтом {1427}.
Сталин без конца получал предупреждения с начала месяца, и всю неделю его убеждали издать директивы по приведению войск в боевую готовность. Это воскресенье, пусть и тревожное, для него ничем не отличалось от остальных. Поговорив еще 15 минут с Молотовым и Берией, он счел возможным в 11 ч. вечера удалиться на дачу{1428}. Жуков и Тимошенко думали иначе. Они вернулись из Кремля в Наркомат обороны и стали связываться с различными фронтами, повсюду объявляя тревогу. Около полуночи Кирпонос обратил их внимание на второго дезертира, переплывшего реку
