военный атташе в Бухаресте «открыто выражал недовольство оккупацией Румынии», не уставая повторять, что Советский Союз «поднимется против любого, кто попытается захватить Проливы», и определенно давая понять, что «Болгария должна войти в сферу советских интересов»{364} . Драганов продолжал настаивать, чтобы царь присоединился к Оси. Однако его попыткам успокоить свою совесть, цитируя слова Вайцзеккера, будто отношения с Советским Союзом «очень хорошие», серьезно противоречила информация из Москвы: Шуленбург, Россо и Того, японский посол в Москве, дали понять болгарскому послу, что не ожидают включения Советского Союза в Тройственный союз в Берлине{365}. Сверх того, Тимошенко, советский нарком обороны, был явно встревожен развертыванием сил вермахта на границах Румынии и Северной Греции, так как это могло означать прямую интервенцию в Болгарию и в конечном счете в Турцию {366}. Не сумев обеспечить присоединение Болгарии к Оси до прибытия Молотова в Берлин, немцы перешли к обычным для них грубым методам. Около 200 офицеров вермахта и людей в штатском просочились в Болгарию якобы для создания необходимой системы противовоздушной обороны, тем самым подготавливая площадку для германского военного присутствия в этой стране {367}.
Нападение на Грецию, которое Италия совершила, не поставив немцев в известность, всего лишь за две недели до берлинской конференции, спутало все карты. Ждали, что Англия высадит в Греции десант, создавая прямую угрозу Германии и Советскому Союзу. Русские боялись, что Гитлер не устоит перед соблазном совершить бросок на Турцию через Болгарию. На первом плане вновь оказались турецкие Проливы. Однако вскоре внимание было направлено и на Болгарию, которой до сих пор удавалось сохранять нейтралитет и первые же шаги которой должны были решить судьбу Балкан{368} . Непредвиденная угроза со стороны Италии заставила турок заручиться советской поддержкой на случай, если война достигнет их берегов. Они охотно воспользовались болгарской картой, предупреждая русских, будто есть признаки, что «Болгария готова стать орудием какой-нибудь иностранной державы»{369} (прозрачный намек на Германию). Однако советская сторона на берлинской конференции руководствовалась не столько опасениями по поводу посягательств немцев, сколько собственными претензиями к Турции. Сталин, не доверявший Турции {370}, не исключал возможность, что Турция с готовностью позволит Англии втянуть себя в войну, особенно если получит такую же помощь, как в свое время Франция и Норвегия. Позиция Турции во время финской войны, а также предполагаемое молчаливое согласие пропустить британские бомбардировщики к Баку через свое воздушное пространство омрачали отношения между двумя странами. Сталин не мог доверить безопасность Советского Союза соглашению на бумаге, зависящему от доброй воли турок. Фактически его уклончивый ответ на турецкие предложения почти не скрывал его истинного замысла обеспечить безопасность Советского Союза путем прямой интервенции, используя право транзита через Болгарию{371}.
Москва развила бурную деятельность. За два дня до отъезда Молотов попытался предупредить германские гарантии Болгарии, обставив советское присутствие там так же, как ранее немцы свое — в Румынии. Это предложение сразу было отвергнуто Поповым, болгарским министром иностранных дел, но советский посол отказался принять ответ «нет». Он отмел одну за другой отговорки болгар и модифицировал некоторые из предложений, чтобы сделать их более привлекательными. Он даже прибег к угрозам, предостерегая, что, если Болгария присоединится к Оси, это будет равносильно отказу от нейтралитета и может представлять опасность для ее существования. Наконец, чтобы смягчить напряженность, ослабить страх болгар перед реакцией немцев и предотвратить повторение румынского синдрома, он сделал новые предложения, жирно подчеркнутые толстым карандашом царя Бориса в протоколе беседы. Присоединение к Оси, утверждал он, вовсе «не сделает лишним советское предложение военной помощи, а лишь повысит значение Болгарии». Русские так стремились достичь соглашения, что Молотов даже был готов освободить болгар от всяких конкретных военных обязательств. Советское предложение пакта о взаимопомощи Болгарии вкупе с требованием для Советского Союза места в Дунайской комиссии неизбежно вели Гитлера и Сталина к конфронтации{372}.
Глава 4
Путь к операции «Барбаросса»
Визит Молотова в Берлин
Историки все еще спорят по поводу искренности Гитлера на переговорах с Молотовым в Берлине в ноябре, часто проводя параллель со своими взглядами на идеологическую обусловленность гитлеровской политики. Вооруженные знанием событий, произошедших впоследствии, они склонны предполагать, будто Гитлер в лучшем случае использовал переговоры как тактический маневр, чтобы продемонстрировать Турции, Испании, Италии, вишистской Франции и Балканским государствам, что Советский Союз полностью поддерживает его планы господства в Европе, и уменьшить их опасения. Утверждают также, будто Гитлер воспользовался переговорами, чтобы показать своим подчиненным, что русские понимают только язык силы{373}.
Идея Берлинской встречи, так же как пакта Молотова — Риббентропа и неудачных попыток свести Гитлера и Сталина в мае 1941 г., исходила от Шуленбурга во время его краткого визита в Берлин в конце сентября. Шуленбург занимался разработкой четырехстороннего пакта с момента падения Франции. К этому его побуждало осознание того факта, что Советский Союз не уйдет в одностороннем порядке с Балкан. Однако выступить с инициативой его подвигло знакомство в общих чертах с планами «на случай столкновения с Советским Союзом». Узнал он о них от Ханса Херварта, бывшего работника посольства, ставшего впоследствии германским послом в Лондоне. Шуленбург, человек одинокий и бездетный, как бы «усыновил» Херварта и его жену, особенно после того, как Херварт пошел в армию перед французской кампанией. Когда Херварт проводил в Берлине отпуск после падения Франции, его кузен, полковник Генерального штаба, по секрету рассказал ему о гитлеровских планах нападения на Советский Союз. Под предлогом поездки к жене, все еще работавшей в московском посольстве, Херварт получил отпуск из армии, правда, не прежде, чем пообещал своему командиру привезти икры. Шуленбург и Кестринг, военный атташе со стажем, были «ошеломлены» новостью, но не знали, как отнестись к ней: принять за чистую монету или считать план условным, рассчитанным на то, чтобы заставить русских повысить производительность промышленности и увеличить поставки. Тем не менее, некоторые подтверждения были получены в ходе встречи Кестринга с Гальдером и от визитеров из министерства. Однако Шуленбург утверждал, будто Гитлера и его окружение еще можно склонить к расширению соглашения с Советским Союзом, пока претензии русских ограничиваются Турцией и Ираном{374}.
Острая реакция Советов на Венское решение в течение сентября нарушила его планы. Не зная, куда подуют ветры войны из Берлина, Шуленбург продолжал посылать на Вильгельмштрассе весьма неопределенные сообщения о советской реакции, скрывая сомнения Молотова относительно того, что Гитлер действовал без «злого умысла». Молотов фактически вернулся к предложениям, сделанным Маккенсеном, о трехстороннем урегулировании на Балканах. На оправдания Шуленбурга, что без предварительных консультаций в Берлине не смогут как следует уяснить интересы Советского Союза, Молотов язвительно возражал: эти интересы раскрыты на первых страницах всей международной прессы. Невзирая на инструкции из Берлина, Шуленбург предпринял примирительные шаги, которые приведут к берлинской конференции два месяца спустя. Неспособный дольше скрывать свои сомнения по поводу германской позиции, он решил поскорее съездить в Берлин и сгладить противоречия
