Сталину придется смириться с германским присутствием в Финляндии и Румынии, и он «не будет представлять для Германии никаких проблем, даже если произойдет худшее» {386}. В дипломатической колонии в Берлине существовало мнение, будто после того, как не удалось достичь соглашения с Англией, Гитлер на самом деле пошел по стопам Бисмарка в поисках взаимопонимания с Россией, невзирая на идеологические разногласия. Считалось возможным даже, что «политическое сотрудничество может повлиять на большевизм в национал-социалистическом духе…»{387}
Парадоксально, но основание Оси во время пребывания Шуленбурга в Берлине лишь укрепило его мнение. Тройственный союз, очевидно, служил проводником идеи Континентального блока, и первоначально предполагалось включить в него Советский Союз, дав ему «в подходящий момент и самым дружеским образом… карт-бланш на осуществление каких угодно желаний на юге, в направлении Персидского залива или Индии»{388}. На Вильгельмштрассе царило настроение, лучше всего выраженное Вайцзеккером:
«Мы раздосадовали Россию своими гарантиями Румынии… а вчера снова — трехсторонним пактом Германии, Италии и Японии. Необходимо компенсировать России эти неприятные сюрпризы, если мы не хотим изменить ее отношение к нам. Нападения со стороны России бояться не следует, так как ни армия, ни строй ее недостаточно сильны. Но Россия может предоставить свою территорию для английских интриг и, что важнее, прекратить свои поставки нам».
Русских не только заранее поставили в известность об основании Оси, но Вайцзеккер еще и внушал советскому послу, что будут сделаны особые усилия, чтобы примирить Советский Союз и Японию{389}. Подобное сообщение было передано и непосредственно Молотову. Его внимание обращали на статью, гласившую, что соглашение сохраняет в силе особые отношения с Советским Союзом. Чтобы подсластить пилюлю, Риббентроп обещал обратиться лично к Сталину и пригласить его вместо Молотова в Берлин для обсуждения «вопросов, связанных с установлением общих политических целей на будущее»{390}. Риббентроп преуменьшал значение деятельности немцев в Финляндии и повторял, что все подписавшие Тройственный пакт стороны «с самого начала договорились о том, что их согласие ни в коем случае не повредит Советскому Союзу»{391}. Он обещал развить эти идеи в своем письме Сталину. Единственным недостатком было объявление безоговорочного решения Германии выполнить гарантии Румынии и закрепить германское присутствие в этой стране, в чем явно подразумевался фактор сдерживания для Советского Союза. Впрочем, необходимость германского присутствия на Балканах относилась на счет английской угрозы румынским нефтепромыслам. Германским миссиям на Балканах были даны инструкции тщательно избегать любых действий, могущих произвести впечатление антисоветских{392}.
Письмо Риббентропа, желавшего, чтобы Шуленбург передал его Сталину лично, ожидало возвращения посла в Москву. Тот старательно работал над переводом текста, который, как он опасался, мог «вызвать серьезное раздражение у Молотова». В конце концов он был вынужден послать его Молотову 17 октября, к тому времени его содержание уже просочилось в прессу. Письмо, хоть и одобренное лично Гитлером, не раскрывало никаких «свежих идей», обещанных Риббентропом. На первый взгляд, основное место в нем занимало предложение модернизировать пакт Молотова — Риббентропа путем передела «обоюдных сфер интересов», однако, если читать внимательно, можно было увидеть предостережение русским не вступать в сговор с англичанами на Балканах. «Дружеский совет» подкреплялся намеком на превосходство вермахта, чьи войска «громили англичан везде, где последние вступали с нами в бой». Риббентроп задел больное место Кремля, напомнив о недавних планах англичан совершить воздушный налет на Баку и Батуми. Германские посягательства на Балканы оправдывались как необходимая мера, чтобы предупредить «английские, попытки покушений извне или саботажа изнутри», и защита жизненных экономических интересов. Сомнительно, чтобы Сталина успокоила данная Риббентропом оценка третейского разбирательства в Вене как «совершенно импровизированного», организованного «в течение 24 часов» из- за махинаций англичан, не оставивших времени «для каких-либо переговоров или консультаций». Шуленбургу, как сообщалось в советском донесении, пришлось дополнить текст, чтобы тот отвечал советским ожиданиям. Он подчеркнул, что конференция будет лишь предварительной встречей в преддверии собрания четырех сторон. Отсутствие более ясных упоминаний о конференции он объяснял тем, что пока не проконсультировались о ней с Японией и Италией{393} .
Сталин, тем не менее, по-видимому, воспринял приглашение с облегчением. Он готовился поехать в Берлин вместо Молотова в первую неделю ноября и даже сделал несколько жестов доброй воли. Так, он отозвал возражения против участия Италии в Дунайской конференции, подготавливая почву для ее созыва в Бухаресте в конце октября, и одобрил соглашение о компенсациях немцам — гражданам бывших Прибалтийских стран. В своем донесении в Берлин Шуленбург намеренно опустил всякие упоминания явных подозрений Молотова по поводу присутствия германских военных в Румынии, транзита германских войск через Норвегию в Финляндию и якобы имевших место германо-турецких переговоров{394}. От внимания Гитлера не ускользнуло, что ответ Сталина на пламенное письмо Риббентропа был весьма краток, выражая надежду на «дальнейшее улучшение отношений между нашими государствами, опирающиеся на прочную базу разграничения своих интересов на длительный срок». Однако визит Молотова воспринимался лишь как прелюдия к переговорам, которые Риббентроп должен был провести в Москве и результатом которых, предположительно, стал бы второй пакт Молотова — Риббентропа{395}.
48-часовое пребывание Молотова в Берлине прослежено историками буквально по минутам, и нет нужды повторять все это здесь. Однако господствует взгляд на этот визит как на заговор с целью развалить Британскую империю и поделить весь мир. Эта точка зрения не отражает ожесточенного соперничества из- за Балкан, развернувшегося в Берлине. В своем капитальном труде «A World at Arms»{396}, задающем тон исследованиям по Второй мировой войне, Герд Вайнберг остается верен своим прежним тезисам, опровергнутым материалами недавно открывшихся российских архивов{397}, что советская внешняя политика была идеологически ориентированной, экспансионистской и агрессивной по отношению к Британии. Его утверждение, что русские «всегда рады были помочь немцам доставить неприятности англичанам в Азии», естественно ведет его к заключению, будто визит Молотова отражал «продолжительное плодотворное сотрудничество между ними, направленное против Великобритании». Далее он заявляет, что Молотов настаивал на «реальном и немедленном продвижении Советов к Проливам и в итоге к Средиземному морю», хотя, как мы видели, стремление к Проливам ограничивалось Босфором, отражая заботу о контроле над Черным морем, а не интерес к Дарданеллам, который подразумевал бы какие-то амбиции в отношении юга.
Ход переговоров Молотова в Берлине представляет яркий контраст помпезности его отъезда с Белорусского вокзала 11 ноября в сопровождении большой советской делегации. Пасмурное небо и надоедливый мелкий дождь, встретившие Молотова на следующее утро, когда его специальный поезд прибыл на Ангальтский вокзал Берлина, словно знаменовали дальнейшие события. Впрочем, Молотова ждал самый сердечный и вдохновляющий прием. Встречали его Риббентроп и фельдмаршал Кейтель. Вокзал украшали советские и нацистские флаги над широкой цветочной гирляндой, задрапированной розовым.
Снаружи оркестр играл «Deutschland, Deutschland über Alles»{398} , и впервые после 1933 г. был исполнен «Интернационал». Затем черный лимузин «мерседес» отвез Молотова в претенциозный отель «Бельвю». Времени даром не теряли и вскоре после завтрака отправились на предварительную беседу в Рейхсканцелярию{399}
