наступления темноты. Приземлился Гесс в 12 милях от поместья графа Гамильтона. Несмотря на позднейшие заявления, будто он вез с собой официальные мирные предложения, при нем не было найдено никаких документов, кроме фотографии его с сыном и визитной карточки знаменитого специалиста по геополитике профессора Карла Хаусхофера, чей сын Альбрехт, скорее всего, и являлся вдохновителем данной миссии{1158}.
Архивные материалы позволяют однозначно установить, что Королевские ВВС не ожидали Гесса и потому не обеспечивали для него воздушный коридор. Кроме того, противовоздушная оборона в этом районе вовсе не была столь плотной, как это часто утверждают. Фактически самолет был обнаружен на высоте 15 000 футов вскоре после 10 ч. вечера и преследовался двумя патрульными «Спитфайрами», потерявшими его, поскольку их скорость была ниже. Когда «Мессершмидт» достиг западного побережья Шотландии, за ним погнался ночной истребитель «Дифайент» и почти настиг его. но тут Гесс выпрыгнул{1159}.
Если бы МИ-6 предвидела приземление Гесса в Шотландии, как заявляют Костелло и другие, это отразилось бы в обращении с ним в первые же часы по прибытии. Напомним: Гесс приземлился очень близко от поместья графа Гамильтона, и если бы его ждали, то не «потеряли» бы на несколько часов. Однако прием, оказанный ему, был организован из рук вон плохо, и это лучше, чем что-либо еще, показывает замешательство, вызванное его прибытием. Информация о прыжке Гесса с парашютом пришла в штаб местной обороны из полицейского участка в Гифноке, куда, в свою очередь, случайные очевидцы сообщили о самолете, разбившемся вблизи Иглшем Хауза в 23.12. Захват Гесса вовсе не был скоординированной акцией. Офицер, оказавшийся под рукой, взял двух стрелков из ближайшего лагеря и отправился к месту крушения. К тому моменту Гесса уже держали в коттедже фермера, на чью землю он опустился. Парашютиста, назвавшегося Альфредом Хорном, отвезли на автомобиле в штаб местной обороны.
Вскоре после полуночи штаб обратился в шотландский полк Аргайла и Сазерленда с просьбой о конвое для перевозки летчика в армейскую тюрьму. Разумеется, никто не ожидал прилета Гесса, поскольку дежурный офицер распорядился поместить его на ночь в камеру полицейского участка Гифнока, несмотря на возражения штаба местной обороны, что Хорн «кажется важной птицей и должен быть на попечении армии». Расследование, проведенное впоследствии военной разведкой, вскрыло крупные промахи в обращении с Гессом, которых не случилось бы, если бы его прибытие в Англию было срежиссировано Сикрет Интеллидженс Сервис. Никто не обратил внимания на то, что пленный является офицером и, следовательно, должен быть допрошен соответствующим образом. В военно-воздушной разведке полностью проигнорировали переданное туда в 1 ч. ночи сообщение, что пленный, по его словам, — важное лицо и желает дать им показания{1160}. Наконец, после дальнейших настояний, сопровождавшихся заявлением, будто летчик вез послание к графу Гамильтону и намерен говорить только с теми, с кем надлежит, армия согласилась принять его. Полицейский инспектор, приехавший за ним, удалился только после того, как провел собственное дознание и исследовал вещи Гесса.
Этот допрос проводился с помощью некоего капитана Дональда, оказавшегося под рукой, когда привели Гесса. Дональд привлек в качестве переводчика Романа Батталью, работника польского консульства в Глазго. «Невероятно, — сокрушался «Си», глава Эс-Ай-Эс, — как могли допустить такое». Батталья заметил, что летчик — вылитый Гесс, но тот отрицал это. В целом он был спокоен, но немного утомлен, может быть, из-за того, что допрос вел Батталья, выражавшийся по-английски «несколько витиевато», в присутствии пятнадцати или двадцати бойцов местной обороны. Поскольку первый допрос пленного исключительно важен, видимо, стоит описать сопутствующую ему обстановку, отраженную в показаниях Баттальи военной разведке.
Последнего озадачило «…что, насколько ему известно, не делалось никаких попыток проверить личность [Гесса] и истинность его показаний; что никто из пятнадцати или двадцати человек, присутствовавших при этом, по-видимому, не являлся официальным следователем и что вопросы, которые он должен был переводить, неслись из всех углов комнаты, некоторые из них он счел оскорбительными и отказался задавать. Не велся точный протокол допроса, люди ходили по комнате, разглядывая пленного и роясь в его вещах, как им заблагорассудится». До присутствующих постепенно дошло, что пленный — не обычный летчик, так как его форма была исключительно хорошего качества и не выглядела повседневной. Соответственно Гессу стали оказывать «некоторые знаки уважения» и препроводили его в казармы Мэрихилл около 2 ч. ночи{1161}.
Как только личность Гесса была установлена, военная разведка получила от «Си» нагоняй за допущенные промахи. Особенно возмутили его эти допросы после полуночи, несмотря на настоятельные заявления Гесса, что он везет важное послание. Разведка поспешила свалить вину на графа Гамильтона, утверждая: «Остается только предположить, что решение ничего не предпринимать до утра было принято командиром авиакрыла графом Гамильтоном». Это мнение получило распространение и породило нелепые измышления, будто Гамильтон участвовал в махинациях Эс-Ай-Эс; возможно, основанием для него послужило письмо, которое Альбрехт Хаусхофер, известный германский специалист по геополитике, послал Гамильтону осенью 1940 г. и которое было перехвачено и изучено военной разведкой. По чистой случайности письмо, представлявшее собой пробную примирительную попытку, дошло до адресата за несколько дней до прибытия Гесса. Однако совпадение не обязательно означает заговор.
Могло быть множество причин, почему Гамильтон не стал немедленно допрашивать пленного в 3 ч. ночи. Во-первых, вполне возможно, Гамильтону не сказали по телефону, что летчик, называющий себя Альфредом Хорном, везет политическое послание. Гесс был не единственным немцем, сбитым в ту ночь во время одного из мощнейших немецких воздушных налетов. И вовсе не являлось обычной практикой, чтобы командир базы проводил допрос в ближайшие часы. Кроме того, Гамильтон отправился спать не раньше, чем просмотрел список офицеров люфтваффе, с которыми встречался на Олимпийских играх в 1936 г., но он никак не мог найти там некоего Хорна. Таким образом, затяжка в худшем случае явилась результатом обычной небрежности{1162}.
Есть еще один аспект данного эпизода, который следует обсудить в этой связи. Даже если Гамильтон догадывался, что летчик — Гесс, а это весьма маловероятно, его реакция не должна удивлять. Будучи заслуженным командиром авиакрыла, старающимся стереть из памяти свое былое сотрудничество с примиренцами, он вдруг столкнулся с ошеломляющим фактом, что стал объектом мирных предложений нацистов. Дело Гесса грозило выпустить джинна из бутылки{1163}. Его смятение усилилось, когда немцы в публичном заявлении связали его имя с миссией Гесса, создавая необоснованное впечатление его соучастия. Ряд писем, выборочно просмотренных цензурой, отражал подобное мнение. Вот только один пример: «Я спрашиваю себя, нет ли доли истины в разговорах, будто этот несчастный был близок с графом Гамильтоном. По-видимому, слишком многие из нашей знати якшались с нацистами»{1164}. Гамильтон стал столь болезненно чувствителен, что поставил правительство в неловкое положение, предъявив иск старому коммунистическому лидеру Гарри Поллитту за его заявление, будто Гамильтон «друг Гесса». Ввиду своих подозрений коммунисты, возможно, по инструкциям из Москвы, усмотрели здесь редкую возможность, чтобы Гесс был вызван в суд и допрошен публично{1165}. Разумеется, все в правительстве признавали необходимость «помочь графу Гамильтону очиститься от злосчастных и нелепых подозрений, окружающих его имя»{1166}. Когда Криппс готовил доклад по делу Гесса для кабинета в ноябре 1942 г., он всячески старался реабилитировать Гамильтона, утверждая, что «поведение графа относительно Рудольфа Гесса было во всех отношениях благородным и правильным».
