Парня отослала, одна осталась.
Видели, все видели! Двор хоть и большой, только народу много, разойтись никто не успел. Красиво со стороны – разряженная матрона мелкой рысью к гладиатору спешит, ручками белыми его обнимает…
Не меня оплевали – Фабию Фистулу, конечно. Но получается, что меня тоже. И надо же такому статься! Чуть ли не впервые парень приглянулся. И не приглянулся даже, слова нужного не знаю, разве что у Гая Фламиния спросить.
Побрела я по улице темной. Босая. Оплеванная. Хорошо еще догадалась «гелиополу» на голове распустить, а заколки за пояс сунуть.
– Эй, девочка, куда спешишь?
Еще и это! Ночь, темень, пустая улица… Не совсем пустая, конечно. Рядом таберна огнями светит, парни прямо у входа на табуретах восседают. Один не восседает – дорогу заступил. Вид знакомый: плащ из шкур козьих, борода, босой, как и я. Не из Капуи, понятное дело, пришлый.
– Повеселимся? Десять ассов дам.
Пригляделась. Не душегуб, и то хорошо, просто повеселиться хочет. Ну, что сиятельная Фабия? Десять ассов – деньги, «волчицы» по пять идут.
– Десять всего?
Ближе шагнул, присмотрелся.
– Ну… Гулять, так гулять! Два сестерция! Только, чтобы до утра – и на все соглашаться. Идет?
Заквакали жабы, дюжина целая, по всему телу лапами погаными задвигали. Вот тебе и цена, девочка. И то до утра. За заколку взяться?
Взялась за кошель.
– Ауреус, золотой. Настоящий, зубами куснуть можешь. Только чтоб до утра – и на все соглашаться. Захочу – уд твой веревкой перевяжу, захочу – ногами бить стану. Или в рот тебе нужду справлю. Ну, как?
– Да ты чего, девочка?
Отступил на шаг – а я прямо на него. Золотой кругляш на ладони.
– Струсил, бородатый, ремень свой мокрый бережешь? Все вы такие, катились бы вы, мужики, к Харону, да не просто катились…
Громко получилось. Услыхали парни с табуретов, встали, ближе подошли. Долго, долго слушали. Затем переглянулись, поглядели серьезно.
– Знатно дорогу поясняешь, красавица, знатно, без дорожника обойтись можно. Завидно даже! Да что с тобой, хорошая? Или с парнем своим повздорила?
Золотой в кулаке сжала, плечами дернула. Или не видно?
Вновь друга на друга поглядели. Подумали.
– А пошли-ка выпьем! По-нашему, как в горах пьют. Это у вас в городе воду водой разбавляют, а у нас… Только скажи, куда тебя после отнести.
Выпить? Не разбавляя? Ночью? С полудюжиной парней? Да с удовольствием!
– Гуртовщики мы, Папия, стадо с рук сбыли, завтра уходим.
– Из Апулии я, Публипор. Раб, конечно, или по имени не видно?
– А парню своему ты тоже дорогу разъясни, поосновательнее только.
– Я тебе, дочка, вот что скажу. Ты, по всему видеть, девка боевая, значит, тебе такой и нужен – боевой. А он, парень твой, не иначе, медуза синяя.
– Оно и не жалуемся мы, доход имеем. С хозяевами делимся по уговору, как заведено. Только римляне проклятые совсем житья не дают. На равнинах стада пасти нельзя, виллы там с виноградниками. И в предгорьях нельзя – хозяева римские свои стада нагнали. И пастухов прислали, с севера, из Этрурии и Пицена.
– Говори при ней, она же не римлянка, или не видишь?
– А еще колонисты, от Суллы которые. Ну, я тебе скажу, Папия, хуже нет народу! Передушил бы, а после руки уксусом винным вымыл.
– Нет, нам что Рим, что Государство Италия, едино. Ты, дочка, те времена не помнишь, а я чуток застал. Ну, провозгласили Беневент столицей, ну, консулов выбрали. И что? Был я рабом, рабом и остался.
– А хорошо бы римлян – да к ногтю!
– Ноготь у тебя больно короткий!
– Найти меня просто, Папия. Стадо какое увидишь, так и передай старшему гуртовщику, что мне весточку шлешь. Публипора все знают, по всему югу. Ты не думай, стада медленно идут, а вести птицами летят.
– Эй, парни, девку волочь пора. Куда она сказала? К какому такому слону?
Открыла глаза, смахнула ладонью ближайшую жабу, в белый потолок поглядела.
– Воды…
– Ты не спеши, госпожа Папия, – Аяксов голос, слева. – Сейчас господин Гай «утренний нектар» принесет. Полезное, скажу тебе, питье, сразу на ноги ставит. А воду, знаешь, после такого лучше не потреблять.
Настолько разозлилась, что вскочить смогла. Метнулись жабы во все стороны, словно не жабы – саранча. Да что такого случилось, дуреха? Ну, отправил храбрый парень Эномай римскую подстилку в нужном направлении, ну, оценили красивую девку в два сестерция, ну, напилась, как гуртовщик…
– Не для питья воды! Мыться! И побыстрее.
Скинула тунику, рукой по волосам провела. И мыться, и голову мыть, каждый волосок тереть.
…А еще узнать у одноглазого про Крикса, сходить в лавку, где козьими шкурами пахнет, о Публипоре- апулийце рассказать. А еще…
– Аякс, помнишь Эномая, который нам пятьсот сестерций принес? Как ты говорил, его убили? Трезубцем в живот? Точно?
На животе у моего бога – шрам. Страшный, огромный. У меня даже ладонь дрогнула.
Потом, много позже, я спросила Учителя, помогал ли Он мне в Капуе. Слишком удачно все получалось. Быстро слишком.
– Не у тебя получалось, – возразил Он. – И не быстро. Много лет уцелевшие мечтали возродить Государство Италия. Много лет рабы ненавидели господ. Много лет гладиаторы умирали на арене. Много лет римляне гневили и людей, и богов.
– А я, учитель? Зачем была нужна я?
Задумался, помолчал.
– Потому, что почти всем было еще что терять, Папия. Тебе – уже нет. Камень, который отвергли строители, сделался главою угла. Всякий, кто споткнется об этот камень, разобьется, а на кого упадет этот камень, того раздавит!
– Наглец! – вздохнула я, ловя ловко брошенную мне винную ягоду. Яблони, увы, еще только отцвели.
Солнышко, травка, тенек, край широкого покрывала слегка завернулся, рыжий муравей деловито заглянул в глиняную чашу. Вдали – покрытый лесом Везувий с серой плоской макушкой.
– Это не я наглец, – Гай Фламиний виновато развел руками. – Это Платон, философ греческий. Но я хорошо перевел, даже слов столько же. Ну, на одно меньше, правда…
Дорога на Капую в стороне, где-то за деревьями, у носилок дремлет наша свита, опустошив полный мех местной кислятины. А мы здесь. Я и поэт.
– Это Платон про женщин гадости говорил? – заинтересовалась я. – Что мы – звери, да еще разума лишенные?
Легкий смех в ответ. В мою сторону летит очередная ягода.
– Не он. Платон девушками не очень увлекался. Больше…
– Бабушками, – поняла я. – И такое видела, приходилось.
