Через три дня я встал. Держась обеими руками, я стоял у компаса и смотрел, каким курсом идет плот. Мне пришлось чуть ли не повиснуть на руках, чтобы не упасть, но я стоял, а это было главное. Шесть дней я лежал парализованный и только что поднялся на ноги.
Ноги мои были словно ватные, при каждом толчке и сотрясении плота мне казалось, что они вот-вот откажут, но я повисал на руках и продолжал стоять. С каждой минутой силы возвращались ко мне. Я глядел на небо, на море, на всю вселенную и чуть ли не кричал от радости. Устав, я прилег отдохнуть, но вскоре опять поднялся. Из какого-то таинственного источника к моим ногам приливала сила. Я победил недуг!
Несколько часов спустя я уже смог обойти плот. Это походило на свидание после долгой разлуки. Все снасти были на месте, и паруса, и мачты, и мокрая палуба, а впереди, высоко над головой, — большой кливер, тот самый парус, который я не смог перетянуть во время шторма. Это было 12 августа, я находился на 13°47' южной широты и 163°15' восточной долготы.
Мясо подушкой свисало с моих ягодиц. Приближаясь к какому-нибудь предмету, я, зная, какую боль может причинить прикосновение к нему ушибленным местом, в ужасе задерживал дыхание. Лежать мне приходилось на животе или на левом боку. Я попытался разглядеть в зеркало, что делается у меня сзади, и увидел вместо ягодиц сплошную красно-черную массу. Такого я никогда не видел на человеческом теле.
Определив 12 августа свои координаты, я понял, что у меня почти нет шансов пройти через Коралловое море на юг и попасть в Сидней. Меня отнесло слишком далеко на север, я теперь находился в ста восьмидесяти милях от Сан-Кристобаля на Соломоновых островах. Но я не отказался от мысли дойти до Австралии — через рифы Кораллового моря и, если придется, через сам Большой Барьерный риф или в обход его северной оконечности. Многое зависело от моей спины — пока я передвигался, как калека, а время от времени, к моему ужасу, ноги немели. В остальном мое состояние быстро улучшалось.
Через два дня после выздоровления я стоял утром у компаса и смотрел на серое море. Вдруг недалеко от плота вынырнула акула, преследовавшая корифену. Размерами головы и толщиной туловища гигантское существо скорее напоминало кита, но серповидная пасть, усаженная изнутри зубами, не оставляла сомнений в том, что это все же акула. Ее туловище — светло-синее на спине и белоснежное на брюхе — резко выделялось на унылом сером фоне моря и неба. Едва чудовище щелкнуло пастью, корифена кинулась прочь со скоростью реактивного снаряда и была такова. Подобной акулы я еще никогда не видел, какое-то время мне даже было страшно ходить по палубе, через которую перекатывались волны. Неплохо, конечно, было бы заполучить ее печень и восполнить отсутствие свежей пищи, но даже если бы я подцепил хищницу на крючок, она бы потащила за собой плот, как игрушку, залила его тоннами воды и в конце концов сломала цепь, вертлюг и трос.
Рано утром на палубу упала летучая рыба, а через час еще одна. Обе они оказались почти точно у моих ног. Первую я съел сырой, чтобы не потерять ничего из ее питательных качеств, а вторую поджарил на завтрак с бобами и кислой капустой. Это царское блюдо я запил чашкой горячего кофе.
Как всегда по утрам, море было очень красиво. Летучие рыбы сверкающими стрелами вырывались из волн и, подхваченные ветром, выписывали длинную красивую дугу на фоне радуги, украшавшей серебристый занавес редеющего дождя. А вдали среди волн кувыркались две белые птички, мне они казались развевающимися носовыми платками.
Я проснулся и начал всматриваться в темноту, охваченный страшным предчувствием, — я заснул с мыслью о том, что курс мой пролегает точно по маршруту следования судов на линии Гонконг — Сидней. За кормой я увидел огни судна. Как будто кто-то разбудил меня! Ночь была темная, облачная, видимость, естественно, неважная. Я решил, что от судна меня отделяют две-три мили. Море волновалось.
Опознавательных огней у меня не было, и я зажег топовый огонь, чтобы дать знать о себе, а через несколько минут начал подавать фонарем сигналы SOS. Я немало перенес после выхода из Апиа, кто знает, что меня еще ждет впереди, между рифами; мне хотелось, чтобы знали — и в первую очередь, конечно, Тэдди, — где я нахожусь. Рация моя с самого начала барахлила, скорее всего мои сигналы не дошли до радиостанции военно-воздушных сил в Суве, да и к тому же я ни разу не сообщал свои координаты. Прошло уже почти два месяца после выхода из Апиа, и многие наверняка считали меня погибшим.
Раз десять я подал сигнал SOS, и тут с мостика судна — оно теперь находилось примерно в миле от меня — ответили. Сигналы подавались слишком быстро, я не успел их разобрать и ответил еще одним SOS. Судно опять засигналило, я снова ничего не понял и подал еще один сигнал бедствия. Не получив ответа, я пошел в каюту, написал по азбуке Морзе слово 'плот' и несколько раз передал его. Ответные сигналы посыпались со скоростью пулеметной очереди, скорее всего это был какой-то малайский диалект. Я еще раз просигналил 'ПЛОТ', но корабль как будто удалялся. Разочарованный, я ушел в каюту, решив забыть о происшествии и утешиться чашкой кофе.
Было это всего несколько минут спустя после полуночи 19 августа — моего дня рождения. Мне исполнился 71 год. Конечно, в этот день Тэдди было бы вдвойне приятно узнать, что я жив и продолжаю плыть.
Я стоял на коленях возле примуса, и вдруг каюту залило светом бортового иллюминатора. Корабль приблизился к корме плота, его огромный прожектор, направленный прямо на плот, ослепительно сверкал. Едва я успел поднять американский флаг, как он прошел вдоль моего борта так близко и на такой скорости, что я испугался, как бы он меня не опрокинул.
— Кто вы? — прокричал голос с капитанского мостика.
— Капитан Уиллис на плоту 'Возраст не помеха'.
— Что вам нужно?
— Чтобы вы сообщили о встрече со мной, больше ничего.
Судно прошло чуть ли не по мне, паруса, которые оно заслонило от ветра, поникли. Я закричал, чтобы оно уходило. При повороте судно чуть не задело плот кормой: она находилась не более как в десяти — пятнадцати футах от меня. Затем оно исчезло в ночи. Некоторое время я еще видел кормовые огни, затем они показывались только в промежутках между большими волнами. Корабль направлялся в Честерфилд, туда же держал курс и я, после того как обогнул мыс Камберленд. Днем он, очевидно, минует Честерфилд и все рифы в южной части Кораллового моря, а потом по чистой воде пойдет в Брисбен или Сидней.
Настроение у меня было прекрасное — через день Тэдди узнает, что я жив. Впрочем, узнает ли? Я вспомнил случай с судном 'Вакатане'. Последнее передало сообщение о встрече со мной на Гавайи — там находилась ближайшая радиостанция береговой охраны США, — но Тэдди получила его лишь два месяца спустя. Все это время она томилась в Нью-Йорке, не зная, жив ли я, а сообщение, всеми забытое, лежало в какой-то дыре. Наконец она получила радиограмму из Вашингтона, датированную 25 октября 1963 года:
'17 АВГУСТА СУДНО ВАКАТАНЕ СООБЩИЛО 02,4 ЮЖНОЙ ШИРОТЫ 108,4 ЗАПАДНОЙ ВИДЕЛИ ПЛОТ ВОЗРАСТ НЕ ПОМЕХА АМЕРИКАНСКИМ ФЛАГОМ ШЕЛ ФОРДЕВИНД ТОЧНО КУРСУ 28 ТОЧКА СДЕЛАЛИ ДВА КРУГА ДВУХ КАБЕЛЬТОВЫХ БОРТУ ОДИН ЧЕЛОВЕК ЗДОРОВ СИГНАЛОВ БЕДСТВИЯ НЕ ПОДАВАЛ'.
Я еще не оправился от падения, с моих ягодиц свисала подушка мяса, малейшее прикосновение к ушибленному месту причиняло невыносимую боль, и, глядя на мостик корабля, я подумал, разумно ли
