Быкова? «Фиалка» – это связная Поля Дюкса. Я тогда отвечал за переброску через фронт…
Не договорил – с Блюмкиным взглядом встретился. Нехорошо смотрел бывший друг Яков.
– Значит, работал, – дернулись толстые губы. – Врать ты умеешь, Леня, но только очень уж штатно. Связную «Гортензия» звали, не с твоей памятью цветики-лютики путать. Не удивляйся, я все твои дела пересмотрел, прежде чем сюда наведаться. Нет, не про Юденича речь и не про октябрь. Летом 1918-го Георгий Лафар несколько раз приезжал в Петроград. Не поверю я, Ленечка, что вы с ним не виделись. Своих людей у него в Питере, считай, и не осталось. Как было тебя на помощь не кликнуть?
Солгать не удалось. Леонид прикинул, для кого может стараться его бывший друг Яша. Для гражданина начальника Секретно-оперативного управления? Едва ли. Блюмочка летает высоко, лошадь в петлицах – не его масштаб.
– «Фиалка» – это папка. Я ее не открывал, не читал, содержимым не интересовался. Описать могу. Не слишком толстая, желтый картон, белая наклейка, надпись черными чернилами…
Блюмкин вздрогнул, приоткрыл рот. Сглотнул.
– …Под словом «Фиалка» – дата, тоже чернилами. Май 1918-го. Тесемок нет, папка перехвачена резинкой…
– Ре-зин-кой, – задумчиво повторил Яша. – Дуракам – счастье, а умным – забота. Это я Ленечка, не о тебе. Когда Георгия посылали на юг, к французам, он что-то чувствовал. А, может, и знал, что сдадут, чужими руками прикончат. Я тогда, после Мирбаха, был в бегах, прятался у гетмана на Украине, братцы- эсеры меня неплохо опекали. Предложил я ему уйти, если надо, и за кордон помог бы выбраться. Георгий отказался…
Леонид называл старшего друга Жорой. Блюмкин – только полным именем.
– Он решил подстраховаться. «Фиалка» – одно из нескольких очень важных дел, к которым Георгий имел отношение. Сейчас эта страховка стоит еще дороже. Как говорят верящие в товарища Бен-Пандиру, яичко к Христову дню.
Леонид прикрыл глаза и вновь увидел мертвое лицо Жоры Лафара. Белые губы сжаты, резкие морщины рассекли желтый восковой лоб, недвижные слепые глаза смотрят в вечность. «Умри ты сегодня, а я – завтра». Его друг понял это слишком поздно.
– Здешние идиоты, Леня, мечтают вышибить из тебя показания на верхушку Питерского ГПУ. Тамошние товарищи подложили совершенно не кошерную свинью руководителю Петросовета Зиновьеву. Свинья, в данном конкретном случае, это, извиняюсь, ты, точнее, страшный и ужасный бандит Фартовый. Ой вэй! Зиновьев – человек очень обидчивый, у него хватает друзей в Столице. Пусть его! Однако схарчить товарища Мессинга – дело, может быть, и нужное, но это мелко, мелко, мелко!..
Блюмкин шагнул ближе, посмотрел прямо в глаза. Уже не голос – шепот.
– Леня, Ленечка! Не выжить тебе без меня, не спастись. Тюрьма эта – особая, для таких, как мы с тобой, строена, из нее не бегут. Помоги мне, а я тебе помогу, выручу. «Фиалка» – не папка, не буквы на бумаге. Это – имя, Леня, очень-очень важное имя. Георгий не зря документы прятал, только не спасли они его. А тебя спасут, вот увидишь. Отдай, Леня! Скажи, где прячешь! Скажи!..
Леонид отстранился, подошел к двери, что есть силы ударил кулаком.
– Охрана!
Затем обернулся, взглянул прямо в черные зрачки:
– Мы в камере вдвоем, я и один «бывший», из тех, что поумнее. Его тоже ломали. И знаешь, что он мне сказал? «Если бы над прахом вашего друга хотели надругаться, вы бы согласились указать дорогу к его могиле?» А я еще понять не мог, как такое бывает?
Во сне Леонид бежал по крыше. Подошвы били в гулкое железо, в глаза смотрело яркое полуденное солнце, в ушах – свист ветра и револьверный лай. Быстрее, быстрее, быстрее… Погоня близко, настигает, дышит в затылок.
Беги, Лёнька!
В жизни так убегать не приходилось. Еще в 1918-м, на первых облавах, молодой чекист понял, что способ этот больше для американской фильмы. Крыша – она неровная и обрывается в самый неподходящий момент. Дворами да подворотнями уходить куда сподручнее, главное, город знать и дыхалку иметь хорошую. А после и на собственной шкуре испытал, когда за Фартовым великий гон начался. А еще надежнее не стаптывать подметки, а вовремя за угол завернуть, выхватить маузер «номер два» и подождать, пока загонщики подоспеют. Не на того зверя охотитесь!
Но это в жизни. Сейчас же был сон, под ногами гремела кровля, крыша изгибалась, то вздымаясь вверх, то падая уклоном, а враг настигал, шершни-пули уже не свистели – гудели, а впереди была пропасть. Не питерский двор, булыжником мощенный, не морская глубина, где утопили Жору Лафара, а безвидная бездна, в которой нет ни дна, ни покрышки. «Тогу богу» – как говаривал Яша Блюмкин, когда-то учившийся в одесской Талмуд-торе у знаменитого Менделе-Мойхер-Сфорима. То, что было до Творения, неосязаемое, неживое, не имеющее имени. Сейчас все кончится, он добежит до самого края, ударится об острый солнечный луч… Все! Разверзнется твердь, оборвется сердце, зайдется горло в крике… Что может быть хуже Смерти? Только Смерть и Забвение.
Пот на лице, гулкий стук крови в ушах, радостные вопли загонщиков… Не будет больше Леонида Пантёлкина. Не вспомнят, не помянут, изымут из бытия, словно фотографии из личного дела. Не рождался, не жил, даже не умирал.
Тогу богу. Ни дна, ни покрышки.
Просыпайся!
– Не спится, Леонид Семенович?
Пантёлкин смахнул со лба пот, вдохнул поглубже, затем резко выдохнул, прогоняя кошмар. Тьма смертной камеры внезапно показалась уютной, почти домашней. Все лучше, чем беспощадное
– Спится. И снится. Да такое, Александр Александрович, что я прямо сейчас перекурить намерен.
Леонид нащупал початую «Пачку», потом вспомнил, что ни спичками, ни зажигалкой так и не обзавелся и в который раз ругнул незлым тихим словом Блюмочку. Решил вербовать, так хоть на «дачку» не поскупись!.. Как говорят питерские урки, жадные долго не живут.
– Держите!
Артоболевский догадался сам. В темноте вспыхнул маленький трепещущий огонек. После первой же затяжки стало легче. «Пачка», как Леонид и подозревал, оказалась сущей дрянью, но не в этих же стенах перебирать харчами! Будь он, действительно, Арсен Люпен…
– Я, пожалуй, к вам присоединюсь.
Теперь во тьме светили два красных уголька – два хищных глаза.
– Вам, Леонид Семенович, профессиональный вопрос задать можно?
Бывший чекист улыбнулся в темноте.
– Сколько угодно! Какие, к примеру, взятки берут в уголовном розыске. Или на «железке». Хотите расскажу, как лучше доставить вагон с контрабандным сахаром из Пскова в Екатеринбург? Могу и по вашей части. Есть один умелец на Лиговке, он для фраеров ушастых липовые древности штампует. Хвастается, что при царе в Лувр пару цацок загнал.
Кажется, археолог не сразу нашелся, что ответить.
– Ну и работа у вас! – наконец, проговорил он. – Насчет Лувра было бы интересно. В свое время некий Гохман продал тамошним знатокам тиару скифского царя Сайтаферна работы наших одесских ювелиров. Шум был изрядный. Так что не удивлюсь… Но я другом. Про ваше ведомство ходят ужасные слухи. Допускаю, что очень многое из этого – правда. И не потому, что большевики как-то по-особенному плохи. Контрразведка всегда была организацией весьма и весьма специфической. Но вы же реалисты! Разве может сыщик рассчитывать в своей работе на какого-нибудь домового или кабиаса? Скажу больше. У вас принято для построения вашей Всемирной Коммуны вызывать, к примеру, джинна? Я не шучу, Леонид Семенович. Что скажете?
На этот раз пришлось крепко задуматься старшему оперуполномоченному.
– Не слышал о таком, – наконец, рассудил он. – У нас, напротив, приказ был всех этих спиритов и прочих хиромантов-гадалок под контроль брать и сокращать по возможности. Не только из-за социальной вредности. Насчет контрразведки не знаю, а вот жулики и даже шпионы среди этих ворожбитов попадают
