быстро огляделся и спрыгнул на гремящее железо.
– Я здесь! Здесь! – Мокиевский рванулся к нему, задел носком ботинка о край листа, покачнулся, едва устоял на ногах.
– Здесь!!!
Громко и резко ударил выстрел. Нострадамус дернулся, взмахнул руками… Черная куча тряпья беззвучно рухнула на грязное железо. Серебристый подошел ближе, поднял руку с маузером «номер два»…
– Б-бах!
Бесформенная куча дернулась и затихла. Еще один выстрел – один из серебристых всадил пулю в недвижное тело Антипова. Все трое переглянулись и неспешно направились к тем, кто еще был жив.
– «Кукушка лесовая нам годы говорит», – негромко пропел Леонид.
– «…А пуля роковая нам годы коротит!» – весело откликнулся тот, кто кто убил Мокиевского. – Лёнечка, ты ли это? Вот так встреча!
Рука с «маузером» дернулась.
– Б-ба-бах!
Серошинельный конвоир, знаток современной техники, схватился за грудь, захрипел…
– Свидетели, думаю, нам не нужны?
Яков Блюмкин довольно улыбался. Оружие смотрело прямо в грудь археолога.
– С гражданином Мокиевским,
– Известен, – спокойно и твердо проговорил Артоболевский.
Блюмочка хмыкнул. Толстые красные губы искривились довольной усмешкой.
– Оно и к лучшему. Лёня, знаешь, что такое «
– Хорошая мысль, – согласился Пантёлкин.
Черный ствол «бульдога» был нацелен прямо в голову Яши Блюмкина. Тот моргнул, взглянул изумленно.
– Лёнечка, ты бы шутку посвежее выдумал. Патрончики-то…
«Щелк!» – ответила пуля, отрикошетив от железного листа. Блюмкин поспешил отдернуть ногу.
– Ты… Ты чего, Лёня?!
Старший оперуполномоченный неспешно прицелился, на этот раз не мимо, а точно меж Яшкиных глаз.
– «Кукушка лесовая нам годы говорит…» Александр Александрович, я пока
– Хорошо, – чуть помедлив, кивнул Артоболевский. – Мы обязательно увидимся, Леонид Семенович. До встречи!
Застучали шаги по железу. Пантёлкин не опускал оружие, внимательно следя за физиономией хитрого Блюмочки. Тот кривился, морщился, но терпел. Двое в серебристых комбинезонах тоже не двигались, равнодушно ожидая завершения истории. Леонид не спешил, растягивал мгновения, давая археологу шанс уцелеть. Кроме того, грех было не поставить излишне наглого Яшу на место. Пусть до конца дней запомнит!
…Патрон был единственный, найденный в расстрельном подвале рядом с забытым шомполом. Раззява, чистивший оружие после очередной «ликвидации», оставил бывшему чекисту хороший подарок. То, что оброненный.38 Sp подошел к «бульдогу», Леонида нисколько не удивило. Если уж фартит, то на полную катушку!
Шаги затихли. Пантёлкин считал секунды. Не «раз-два», а по всем правилам, как учил его когда-то Жора Лафар. Секунда – это неспешно проговоренные «двадцать семь». Пять раз скажешь, загибаешь палец. Две руки и два пальца сверху – минута.
«Двадцать семь, двадцать семь, двадцать семь…»
– Хватит уже! – Блюмкин стер гримасу с лица, попытался усмехнуться. – Сделал ты, дурак, свое доброе дело. Только зачем, его же все равно шлепнут? А за
Леонид спрятал револьвер, хотел напомнить, что его счет куда длиннее, но не успел. Один из серебристых, резко шагнув вперед, выбросил руку с блеснувшей на солнце граненой медью кастета.
«…А пуля роковая нам годы коротит!»
4
– Давай, давай, радость моя! Приходи в себя, чай, не барышня… Лёнька, хватит дурака валять!
В голове гудело, гудели моторы, нестерпимо пахло чем-то острым и горьким. Леонид застонал, разлепил свинцовые веки. Перед носом плавала тряпка, от которой и шел резкий дух.
– А вот мы и глазки открыли! – радостно констатировал голос Блюмочки. – Лёня, тебя же не били, а гладили. Все, вставай!
Пантёлкин попытался приподняться, уперся о что-то твердое, ощутил внезапный резкий толчок…
– Это мы скорость набираем, – лапища Блюмкина поддержала, не дала упасть. – Садись, садись!..
Наконец, удалось не только присесть, но и отдышаться. Со зрением было хуже, перед глазами плавала белая муть, сквозь которую перемигивались золотые искры. Зато можно было слушать и делать выводы. Моторы ревут, вокруг все дрожит, вибрирует, Яшке, чтобы быть услышанным, кричать приходится… Неужели летим?
Вспомнилась собственная мечта о вольных людях в вольном небе. Кто знает, может, не всем мечтам надлежит сбываться?
– Надень! Разговаривать сможем.
Что-то большое и мягкое налезло на самые брови. Не иначе, летный шлем, такой же, как был на Блюмкине. Леонид ощупал голову, дотронулся до тонких проводков…
– Не порви, – на этот раз голос Яши прозвучал в наушниках. – Система ненадежная, но другой нет. Какой же ты, Лёнька, все-таки
Леонид не спешил с ответом – сначала следовало разогнать мутное облако, застившее мир. Тряпку он еще видел, а дальше начиналось непонятное. Яшка сообразил, пододвинул пропитанную острым раствором ткань к самому носу. Пантёлкин закашлялся, резко выдохнул…
– Ну, как, лучше,
– Лучше.
Муть исчезла, но белый цвет никуда не делся. Он был всюду – на стенах, потолке, на узких лавках- сидениях, даже на полу. Его дополняло серебро, которым искрились комбинезоны тех, кто был рядом. Синевы было меньше, она проступала сквозь толстое стекло находившегося прямо перед ним иллюминатора. Мелькнул и сгинул неровный край серого облака.
Леонид перевел дух. Стало заметно легче, хотя боль не пропала, лишь отступила к затылку, готовая в любой момент вернуться.
– Мы в гондоле нашего «Линейного», – без особой нужды пояснил Блюмочка и не без удовольствия прибавил: – Сейчас начнется!
Пантёлкин недоуменно моргнул, и Яша соизволил пояснить.
– За нами гонятся. Погляди в иллюминатор.
…Яркое весеннее солнце царило над миром, наполняя прозрачный эфир теплом и светом. Синяя бездна, золотое сияние… После долгих дней тюремного полумрака смотреть на восхитительное весеннее буйство было почти невозможно. Горячий желтый огонь слепил глаза. Леонид вытер непрошенные слезы, резко выдохнул застрявший в горле комок, с трудом справился с приступом воспрянувшей боли.
