Не дослушав, Лариса Михайловна сама открыла пачку, схватила папиросу.
— Зажигалка… Прикурить дайте! Не бойтесь, никого тут нет, по крайней мере, сейчас.
Затянувшись жадно, выдохнула, затем махнула рукой в стороной утонувшего во тьме собора.
— Я не зря назначила встречу у костела Варфоломея. Вообще-то говоря, он никакой не костел, его немцы строили, не поляки… Подземелье помните? Вам там, кажется, понравилось.
Леонид невольно хмыкнул:
— Еще бы! Вы, Лариса Михайловна, в тех коридорах очень даже смотрелись, как бы это сказать…
— …Органично, — Гондла нетерпеливо поморщилась. — Да, мне там нравится. Под землей — целый город, попасть в него трудно, а выбраться без чужой помощи — невозможно. Чувствуешь себя хозяйкой. Здесь, в соборе, один из входов, тоннели пробиты также в подвалы двух соседних домов. Запоминайте, Леонид, пригодится… Так вот, организация Кутепова — не то, что требуется. Там полно агентуры ОГПУ, кроме того, у них мало средств да и ума не палата. Нужны более серьезные контакты. Вы слыхали о Сиднее Рейли?
Бывший старший оперуполномоченный, взяв женщину под руку, кивнул в сторону авто:
— И все-таки пойдемте. Включим мотор, а фар зажигать не станем, всё теплее… С Сиднеем Рейли, Лариса Михайловна, я знаком с весны 1918-го. Он тогда числился в питерской ЧК, как особый уполномоченный Рейлинский, а я у него вроде как на побегушках состоял. Потом товарищу уполномоченному документы достали на фамилию Массино, турецкого купца. Я думал, его к заброске готовят — в Архангельск, к интервентам, или на юг. Он же из Одессы родом, тамошний еврей.
Гондла, остановившись, взглянула с любопытством.
— Знаете Рейли? Это уже серьезный разговор… Леонид, сейчас мы поедем ко мне, квартира безопасная, хозяин — друг отца, не выдаст. Можете даже переночевать, постелю вам в комнате прислуги, только не вздумайте проявлять ко мне лишнее внимание. Дело не только в вас, в последнее время меня от мужчин тошнит. Разве что под настроение попадете, иногда такое накатывает…
Пантёлкин, резко дернув рукой, ухватил женщину за подбородок, пальцы сжал.
— У нас, Лариса Михайловна, с интересом любовь, не забыли? Любовь уже чувствую, а вот интереса не вижу. Насчет настроения понял, только, учтите: не мы меня вербуете, а совсем наоборот. Секреты Кима Петровича мне, конечно, выведать охота, но до них я и сам доберусь, дорогу знаю. Вы мне такое скажите, чтобы на душе у меня сразу потеплело, ясно?
— Прекратите! — Гондла мотнула головой, пытаясь освободиться. — Сразу видно, что вы из пролетариев, из трудящихся дворников! Ким Петрович, по крайней мере, настоящий джентльмен… Хотите, чтобы на душе потеплело? В стране готовится переворот, ориентировочная дата — ночь на 1 мая, Вальпургиева, если по православному Светлая седмица.
Леонид пальцев не отпустил, еще крепче сжал. Наклонился, провел губами по холодной щеке.
— Умница! Ну, что замолчала? Пой, ласточка, пой!
2
На деревянные доски столешницы легло что-то круглое, похожее на маленький разомкнутый обруч с тяжелыми кругляшами на концах. Тускло блеснул старый вытертый металл. Следом еще одно, такое же, но слегка гнутое, с глубокими свежими царапинами.
— Височные кольца — не без гордости прокомментировал Родион Геннадьевич. — Плоские, серповидные, с заходящими концами, орнаментированные, как видите, выпуклыми поясками. С двух сторон имеется зубчатая нарезка. Сама по себе находка рядовая, такие сплошь и рядом встречаются в курганах кривичей. Но это Смоленск и Витебск, а мы вели раскопки в ста верстах от Усть-Сысольска. Славянских находок этого времени на дхарских городищах еще не было, мой коллега Белин мне вначале даже не поверил… Товарищ Тулак, неужели вам это действительно интересно?
— Очень! — поручик осторожно притронулся к холодному металлу. — Ничего в археологии не понимаю, и не пойму уже, вероятно, но это… Словно к вечности прикасаешься.
— Лунница! — возгласил подбодренный ученый, демонстрируя нечто, и в самом деле отдаленно напоминающее лунный серп. — Серебро, причем неплохой пробы, но не это главное. Форма не славянская, не финская, а, рискнул бы предположить, индийская. Нечто подобное англичане находили в предгорьях Гималаев. Обратите, кстати, внимание на полоски. Сие — календарь, пусть и самый простой. Треугольник слева — растущая Луна, справа — убывающая. Количество полосок с двух сторон соответствует числу лунных дней, их ровно двадцать восемь. Можете пересчитать!
Семен Тулак уважительно, взглянув на серебряный серп, улыбнулся.
— Верю! Значит, удачно поработали?
— Как сказать, — ученый нахмурился. — Провели разведку на городище, на соседнем селище недалеко от Вой-Вожа, тоже дхарском, заложили пару шурфов, а вот могильник нам копать не дали. Наши уважаемые старики пошли по начальству, а оно предпочло не нагнетать срасти. Могилы, кстати, не дхарские, наши предки никогда не насыпали курганов. А вот чьи? Теперь уже не узнаешь.
К Родиону Геннадьевичу поручик забежал ближе к вечеру, когда бывший руководитель Дхарского культурного центра уже надевал пальто, собираясь домой. Бывший — потому что с марта особняк на Солянке передали только что созданному Центру культуры малых народов Русского Севера. Товарищу Соломатину оставили небольшую комнатушку на втором этаже рядом с его прежним кабинетом, разрешив хранить в «фондах» собранную им коллекцию дхарской старины. Впрочем, уже не дхарской.
— Товарищ Покровский, заместитель народного комиссара по просвещению, разъяснил вопрос с точки зрения марксизма, — печально улыбнулся Родион Геннадьевич, разливая душистый травяной чай. — Оказывается, феодально-байские элементы искусственно разъединяли народы, подрывая тем базу классовой борьбы. Дхары, как выяснилось — никакие не дхары, а ижемцы, одна из зырянских этнографических групп. Язык, конечно, совершенно иной, но… Тем хуже для языка!
Бывший ротный едва не разлил врученную ему чашку.
— Вы… Вы серьезно? Целый народ взяли — и отменили? Бред какой-то!
Ученый ответил не сразу. Отхлебнул чай, подумал.
— Может, и не бред, товарищ Тулак. Когда я только учил русский язык, мне казалось, что дхары — такой точно народ, как наши соседи-зыряне, как татары, удмурты. Не переваренный имперской утробой огрызок древней цивилизации. В меру моих скромных сил я пытался сохранить то, что еще уцелело: язык, традиции, наши древние святыни. Потом большевики… Я им, знаете, поверил. Ваш нынешний начальник в бытность свою наркомом по делам национальностей, лично меня обнадежил, дал добро на издание дхарских учебников. А теперь я начинаю понимать, что империя, как бы она себя не именовала, относится к моему народу как-то очень несправедливо. Меня, студента, сослали в Сибирь за язычество. Тоже, если подумать, бред, и преизрядный. Но вдруг это не бред, а политика? Самое невероятно, что наши старики, потомки жрецов-дхармэ, считают, что так и должно быть. Мосхоты, русские — обычные люди, сотворенные из праха, а мы, дхары, выходцы из Лхамэ, Вечного Света. Между нами не может быть мира. Рискну употребить смелое сравнение: мы, дхары, живем на планете обезьян.
Семен едва не подавился чаем. Родион Геннадьевич рассмеялся:
— Ну как таких гордецов терпеть? Отменить — и вся недолга. Если же серьезно, то подобные представления — не редкость. Вы бы знали, как относятся к своим соседям эскимосы! Себя величают «иннуиты», то есть, люди, все же прочие, как вы можете догадаться, нечто совсем другое. А чукчи считают, что русские произошли от стаи взбесивших ездовых собак…
— Товарищ Соломатин! — отчаянно воззвал поручик, отставляя чашку. — Так ведь и захлебнуться можно! Обезьян вы лучше вообще не поминайте, была у нас история в Техгруппе, до сих пор забыть не могу… Уверен, нет никакой особой политики. Заставь дурака богу молиться, он лоб расшибет. Только обычный дурак себя калечит, а если его начальником сделают… Вы, главное, не сдавайтесь.
Ученый пожал широкими плечами:
— Я, товарищ Тулак, и не думаю сдаваться. Меня сам Победоносцев, не к ночи будь помянут, каяться
