же это ее накачали? Ладно, это неважно. Тут хоть спрашивай, хоть не спрашивай, а ответят только то, что посчитают нужным.
— Я понимаю, Николай Эрикович, что задачу, которая была поставлена перед вами, нельзя решить с кондачка. И полагаю, что мое время стоит уж никак не дороже вашего. Вы мне только скажите — это самое время было потрачено не зря? Вы чего-то достигли?
— Разумеется! — фыркнул грозный профессор. Само предположение, что у него могло что-то не получиться, изрядно рассердило бы его, не будь оно абсолютно нелепым, а потому смешным. — Задавайте ваши вопросы, графиня. Хотя нет, погодите, сейчас я вызову остальных.
Несколько минут спустя выяснилось, что Иван Смирнов ей не привиделся. Да и ее желание встретиться с доктором Гавриловым было, похоже, услышано тем, кто отвечал за приятности и неприятности сегодняшнего дня. Во всяком случае, кругленький генетик вкатился в комнату вслед за Смирновым. Похоже, эти трое составляли теперь постоянную «рабочую группу по разбору бельтайнских полетов», как мысленно назвала их Мэри.
— Итак, графиня, — начал Николай Эрикович после того, как с приветствиями было покончено, — теперь я полностью готов удовлетворить ваше любопытство. Мы готовы.
Услышав это «мы», его коллеги синхронно кивнули. Покамест они молчали, предоставив говорить профессору Эренбургу, но по всему было видно, что и генетик, и биохимик готовы подключиться в любой момент.
Вопросы были готовы у Мэри давно. Основная трудность состояла в том, в какой последовательности следует их задавать.
— На орбите Кортеса я в пределе держала на сцепке пятьдесят девять кораблей. До сих пор возможным максимумом считалось сорок, полный «Хеопс», и способных на это пилотов в Галактике сейчас, не считая меня, только трое. Причем из этих пятидесяти девяти кораблей только пятнадцать были моими изначально. Как мне удалось собрать на сцепку в полтора раза больше единиц, чем раньше? Каким образом я захватила их? И почему эти клонированные девчонки позволили мне сделать это? Да что там позволили — они сами умоляли меня взять их на поводки, клянусь!
— Не клянитесь, Мария Александровна, — сухо проговорил Эренбург. — Я вам верю, хотя в данном случае речь идет не о вере, а о научно обоснованной уверенности. Давайте разберемся с вашими вопросами по порядку. Хотя, возможно, по порядку не получится, слишком взаимосвязаны те ответы, которые я готов вам предоставить. Кроме того, мне придется начать издалека. Думаю, вы не станете отрицать, что с того момента, как вы покинули ВКС Бельтайна, в вашем организме произошли определенные изменения.
— Не буду, — проворчала насупившаяся Мэри, скрещивая руки на груди и сумрачно глядя исподлобья на сидящего перед ней профессора. — Это был сущий кошмар. Пока просто летаешь, разница не ощущается, но в бою… нет, не зря нам глушат гормональный фон. Все время, пока на орбите Кортеса шел бой, я чувствовала себя так, будто пытаюсь танцевать на протезах вместо ног.
— Протезы вместо ног… что ж, сударыня, позвольте вам заметить, что именно отпущенные на волю гормоны дали вам способность сделать то, что вы сделали. Быть может, вы теперь хуже летаете, такое вполне возможно. Но сколько кораблей вы можете собрать на сцепку, я не знаю. И никто не знает. Думаю, однако, что пятьдесят девять — это не предел.
— Уже интересно, — Мэри поежилась, обхватив себя руками за локти. — А почему до этого никто не додумался раньше?
— А потому, что вы живете в мире поворотных дверей! — едко усмехнулся Николай Эрикович.
— В каком мире?!
— В мире, где все двери открываются только поворотом на петлях. В мире, где никто никогда не видел раздвижных дверей, даже не слышал о такой возможности. И когда вы столкнетесь с раздвижной дверью, как вы ее откроете? Поймете ли вы вообще, что это дверь? Не примете ли ее за часть стены потому только, что не увидите петель, на которых ее можно повернуть?
— Раздвижная дверь? — прищурилась Мэри. — Вы хотите сказать, что отказываясь от использования в действующих частях пилотов с нормальным гормональным фоном, Бельтайн прошел мимо такой двери?
— Очень на то похоже, — кивнул Эренбург. — Ваша родина зациклилась на поточном производстве боевых экипажей, уделяя особое внимание подготовке пилотов и безжалостно выбрасывая на свалку тех, кто уже не может летать в соответствии с бельтайнскими стандартами. А между тем тот, кто способен управлять пилотами в бою, не менее важен, чем сами пилоты. И ему, кстати, совершенно необязательно хорошо летать самому. Хирург не обязан быть скальпелем. Хотя возможности скальпеля ему знать все-таки следует.
По окончании сей маленькой наставительной речи Мэри задумчиво улыбнулась.
— Спасибо, Николай Эрикович. Будем считать, что вы меня утешили. Пилотом мне не быть, это уже ясно, так может быть, хоть в тактические координаторы подамся. Хорошо, с этим разобрались. Дальше.
— Дальше… — Эренбург поднялся, отошел к окну, постоял, покачиваясь с носка на пятку, снова вернулся к столу. — Вам не показалось, что пилоты истребителей просили вас взять их на поводки. Так оно и было на самом деле.
— Откуда вы знаете? — Мэри подалась вперед, стискивая подлокотники кресла.
— Они сами мне сказали об этом. Конечно, говорят они пока не слишком уверенно, но все-таки говорят. Несмотря на то что личностное развитие сильно заторможено относительно видимого физиологического возраста, эти девочки не роботы, а нормальные люди.
— А они не сказали вам — почему? Почему они захотели перейти под мое командование?
— Сказали. Потому, что вы — добрая. Не забывайте, это ведь просто дети, дети в искусственно выращенных взрослых телах.
Мэри поперхнулась и закашлялась, пытаясь протолкнуть воздух в легкие через ставшее вдруг шершавым горло.
— Я — добрая? Я?! Всеблагий Господи, это с кем же они имели дело, если я для них…
Николай Эрикович криво усмехнулся, наблюдая за этой вспышкой эмоций. Его коллеги по-прежнему молчали, но глядели на Мэри с явным сочувствием. Не выдержав, должно быть, бездействия, Гаврилов встал и принес стакан воды, который, все так же не говоря ни слова, поставил на стол перед девушкой. Она благодарно кивнула и отпила глоток, не сводя глаз с Эренбурга.
— Я думаю, что доброта как таковая тут ни при чем. Просто в вашем случае мы имеем удовольствие наблюдать, если угодно, боевое применение материнского инстинкта.
Удовольствие? Черт бы побрал все на свете… Так это детский крик она слышала в момент обрыва поводка москитника? Материнский инстинкт…
— Хорошо, я поняла. Вы хотите сказать, что в какой-то момент я стала… кем? матерью? матерью — в понимании этих несчастных детей? Подождите… подождите…
Мэри отпила еще несколько глотков, грохнула стаканом об стол, задумалась.
— Я могу на них посмотреть?
Эренбург шевельнул кустистой бровью, доктор Смирнов быстро набрал код на пульте, и на большом экране она увидела своих странных протеже. Они уже не были такими одинаковыми, как в момент первой встречи на борту «Андрея Боголюбского». В лицах той дюжины, что присутствовала в демонстрируемой ей записи, появилась индивидуальность. И что-то еще. Мэри встала. Подошла к экрану почти вплотную. Вгляделась.
— Сколько процентов?
— Простите, графиня? — это Гаврилов, неслышно подошедший и вставший за ее спиной.
— Сколько процентов меня в генетическом композите?
Она почти видела, словно вдруг появились глаза на затылке, как многозначительно переглянулись мужчины.
— Как вы догадались? — кругленький генетик говорил так сухо, что казалось, его голос можно использовать в качестве трута в древнем огниве.
— Волосы. У них начали расти волосы.
— И что? — Гаврилов, похоже, не понимал. Или делал вид.
— Цвет волос. Этот оттенок на Бельтайне не встречается, зато в моей здешней семье… Это же
