банды возглавляли именно его выкормыши.
'Ладно… с ним посмотрим'
Марина Егорова. Представляет гражданскую власть острова. Ну с ней всё ясно. Ноль амбиций. Бездна чувства вины. Вот и пашет.
'Энтузиаст-общественник, блин… но полезна, полезна'
И два десятка глав общин, хуторов и посёлков.
И Саша.
'Ну тебя на закуску оставим'
На незнакомого обществу Дубинина это самое общество периодически метало заинтересованные взгляды.
— Андрей, докладывай. Что с 'полковничьими'?
Сёмин немедленно покраснел и набычился.
'Ну-ну, подёргайся, подёргайся. Ты своё уже отдёргался, хотя формально север тебе ещё подчиняется… ладно… живи покуда'
— Ушли, проклятые. Там за хребтом их хрен сыщешь. Зато зачистили весь юг.
— Конкретнее.
— Объединённые силы ополчения, дружины Заозёрного и наших силовиков на сегодняшний день уничтожили всех…
Капитан торжествующе прокашлялся.
— Всех бывших заключённых с рудника, разбежавшихся во время бунта. Шестьсот двадцать душ.
Народ одобрительно зашумел. Каторжане за полгода вольницы успели наворотить такого, что жалости к ним и их семьям не испытывал никто.
— Заодно, частью постреляли их баб, — Заместитель Верховного смущённо почесал нос. — А частью — нахрен вывезли. На островок. Полста миль к востоку. Пусть живут, как хотят. Я их предупредил: сунетесь — убьём.
— Это жестоко. — Егорова поджала губы, а из задних рядов пришелестело.
— Да пошла ты…
— Шевцов. Что с переписью? Управились? Докладывай.
Палыч вздохнул и с трудом поднялся. Нога, простреленная бандитами при нападении на посёлок, до сих пор болела.
— Да сядьте вы!
Палыч благодарно кивнул.
— Что получается. За полгода от рук преступников на хуторах и в посёлках погибло почти четыреста человек. Сильно конефермы пострадали. Их разграбили в первую очередь. Сейчас собрали уцелевшие кадры, лошадей пособирали, где могли. Одну ферму восстановили. ДОК сгорел.
— О людях, Палыч.
— Женщин много изнасилованных. Всего зарегистрировано почти пятьсот случаев. А сколько ещё молчит — один Бог ведает. Вспышка венерических заболеваний сейчас страшная. Врачи делают что могут, но говорят — аукнется это нам потом. С рождаемостью.
Шевцов посмотрел на Кузьмина.
— Ваши сильно помогают…
Помолчал и будто выплюнул.
— Федералы.
Дубинин слушал и офигевал. Оказывается, пока они там у себя в медвежьем углу тихо-мирно жили, здесь бушевала настоящая война! С сотнями жертв. А они — ни сном, ни духом. И 'папаша' хренов! Мог бы предупредить. Хорошо, что хоть автоматы оставил. Докладчик заговорил о его хуторе и Саша, встрепенувшись, вернулся на совещание.
— Последний случай. Хутор Дубровка, на побережье. Полностью сожжён. Убиты все жители. Кто это сделал, мы пока не знаем. Думаю, одна из тех банд, что мы недавно уничтожили.
Народ удивлённо и встревожено загомонил — уничтожение целого хутора со всеми жителями было случаем из ряда вон выходящим.
Шевцов криво улыбался, глядя на Кузьмина.
— И ХОДОК тоже… убит.
В зале повисла тишина.
'Ай да Палыч! Молодец! Знал, но ничего и никому…'
— Какой ходок? Он же умер… — Марина растеряно оглянулась на Кузьмина. Зал взорвался вопросами и криками.
— Тихо! — Дубинин с изумлением понял, что это крикнул он. Все присутствующие с не меньшим изумлением обернулись к неизвестному мужику — тот поднялся на ноги и коротко поклонился.
— Разрешите представиться, Дубинин Александр. Хозяин хутора Дубровка. Я расскажу вам про Максима. Про Ходока.
Глаза собравшихся заинтересовано заблестели.
— Дело было так…
Алматы,
Май 2013 г.
Макс остервенело скрёб своё тело пучком травы, сидя прямо посередине реки. Голышом и на виду у всех. Рядом, прижатая камнями, полоскалась одежда. Ну как одежда. То, что на нём было надето это… это… это…
Макса бросило в дрожь. ЭТО было на нём надето!
Чёрт! Чёрт! Чёрт!
Макс от омерзения заорал и принялся терзать свою кожу в три раза активнее. Он сидел в мелкой и вонючей речке, все берега которой были завалены горами мусора. Вода была мутная и пахла чем-то очень нехорошим, но Максу было наплевать. Сейчас это было блаженство!
Он выполз из канализационного коллектора, как только пришёл в себя и очнулся. Руки дрожали, ноги подгибались. Но он всё равно выполз на белый свет, сопровождаемый равнодушными взглядами соседей. Это была Алма-Ата! Какой район это был, он не знал, но эти силуэты гор ни с чем нельзя было спутать.
Укасов застонал и схватился за голову — память вернулась разом. Вся его жизнь вплоть до того момента, когда ТАМ на них бросились неизвестные люди и конвоир, пожав плечами и глухо матюгнувшись, выстрелил ему в грудь.
Максим, подвывая от ужаса, содрал с себя кишащую живностью рубашку. На тощей груди, возле сердца, красовался старый шрам. Со следами кондовой штопки. С самым безумным видом он осмотрелся. Промзона. Частный сектор. Пыль. Грязь. Смог. ААААА! Впереди была речка.
Распугивая своим видом редких прохожих, грязный, заросший бомжара, торопливо ковылял к мосту.
'А что дальше то? Как я здесь оказался?'
Рука, судорожно сжимавшая пучок травы, замерла. Максим огляделся внимательнее, заметил среди куч мусора дохлую собаку и сморщился.
— Это, блин, Шанырак какой-то. А это, наверное, Большая Алматинка.
Большая Алматинка на этой северной окраине города, густо заселённой репатриантами из Монголии и прочими приблудами, уже не имела гранитных берегов и скамеечек вдоль набережной, зато могла похвастаться целыми мусорными островами. Некогда прекрасные поля и теплицы пригородного совхоза в лихие девяностые были самым наглым образом захвачены аульным людом, валом валившим в столицу. И сейчас это место, носящее святое имя — Шанырак, было загажено так, что власти уже всерьёз задумывались о том, что бы пригнать сюда бульдозеры. И пару танков. Ибо местные будут сопротивляться
