Затем одна из женщин нерешительно сказала:
— Руководители удрали еще позавчера. У нас же нет машин, а то бы и мы…
Толстяк быстро повернулся к ней. Его голос сразу заглушил ее:
— Вам, фрау Хельмке, как раз и следовало бы это сделать, ведь ваш отец был квартальным… Впрочем, я этим ничего не хотел сказать. Во всяком случае остальные остались, потому что хотели дождаться прихода наших освободителей. Вы не можете себе представить, что нам пришлось пережить за эти годы…
— Стой! Повторите все это еще раз! — сказал Бианки, неожиданно появившись сзади нас. Он сунул мне в руку микрофон и побежал к своей машине.
Фридмен ухмыльнулся. Право же, оборотистый парень этот Бианки! Капитан взял у меня микрофон и постучал по нему:
— Готов, Бианки? Начали!
Затем Фридмен откашлялся и заговорил:
— В настоящий момент мы находимся на территории противника. Нам удалось проникнуть за линию фронта и пригласить к нашему микрофону нескольких жителей города Аахен. Затихает последний бой за город. Вы слышите канонаду нашей и немецкой артиллерии. Мы прибыли сюда, чтобы собственными глазами убедиться, как немецкое население реагирует на сумасбродные приказы обанкротившейся национал- социалистской партии…
Голос бывшего журналиста звучал деловито и возбужденно. Когда вблизи раздавался взрыв, капитан замолкал и испытующе оглядывал окружающих.
Жильцы дома растерянно смотрели на нас. Они, видимо, рассчитывали, что мы сразу же потащим их на допрос, на крыше дома устроим пулеметное гнездо и начнем угонять население куда-нибудь за линию фронта…
А вместо этого один из американцев беспрерывно говорит в микрофон, как репортер во время футбольного матча.
— …Женщины, которые, стоят здесь передо мной, их… их пятеро. Это самые обыкновенные немецкие домашние хозяйки, изнуренные и напуганные… И это неудивительно, ведь они столько пережили… Еще сегодня утром они находились под железной… — В этот момент совсем близко раздался взрыв, потом еще один. Осколки стекла со звоном упали на гравий. Затем послышался вой летящей мины и снова — взрыв… — под железной пятой нацистской партии, — продолжал Фридмен, — той самой партии, члены которой теперь позорно бежали, приказав своим землякам бросить на произвол судьбы домашние очаги, имущество, работу…
Подошли еще несколько жильцов: дряхлый старик, женщина на сносях, за юбку которой уцепились два малыша, и еще две молодые женщины. Одна из них — тощая блондинка с недоброжелательным взглядом, другая — маленькая, в чересчур большом мужском жакете, наброшенном на плечи, и в темно- коричневых лыжных брюках.
Фридмен продолжал трещать:
— Левое крыло…
«Боже мой, — думал я, — он, видно, забыл, где находится. Сейчас он скажет, что левое крыло нападающих гонит мяч к воротам гостей…»
Но Фридмен хорошо знал свое дело:
— …левое крыло дома полностью заселено. Почти никто из жильцов не последовал безумному приказу обанкротившейся нацистской партии. Вот передо мной стоит хорошо одетый мужчина, немного склонный… к полноте. Пожалуйста, подойдите поближе к микрофону, господин…
— Лепене, Артур Лепене, — подсказал толстяк. Он смущенно откашлялся и покраснел до самой лысины.
— Очень рад, господин Лепене. Подойдите поближе. Микрофон не кусается. Какова ваша профессия, господин Лепене? Наши слушатели хотят знать, с кем имеют дело!
— Кишки, — произнес толстяк и покраснел еще больше.
— Как? — переспросил Фридмен и предостерегающе кивнул мне, но толстяк взял себя в руки.
— Кишки оптом и в розницу, — сказал он торопливо. — Моя фирма находилась в Дюрене, но нас там раз… разбом…
Господин Лепене, торговавший кишками оптом и в розницу, стал снова пурпурно-красным, ведь ему предстояло сказать отнюдь не лестные вещи о военно-воздушных силах армии, представители которой так любезно пригласили его к микрофону!
— Почему вы не договариваете: «разбомбили»? — раздался вдруг металлический голос недоброжелательной блондинки.
Женщины испуганно повернулись к ней, а затем со страхом и любопытством уставились на нас как, мол, мы будем реагировать на столь дерзкое замечание.
Фридмен был сама добродетель. Он отдал микрофон мне.
— Конечно, — приветливо произнес капитан. — Разбомбили. И в этом нет ничего постыдного! Итак, господин Лепене, стало быть, вас в Дюрене…?
Толстяк несколько успокоился, видимо, решив, что с этими завоевателями можно вполне ладить, и усердно продолжал:
— Там, стало быть, нас разбомбили… Тогда я открыл свою фирму здесь, в пригороде Аахена Буртшейде, и теперь, после того как господа партийцы… хм, господа… обанкротившейся национал- социалистской партии удрали… — Господин Лепене потел и смотрел вокруг себя, как затравленный кролик, ибо сейчас он говорил чересчур необычные для него слова. — …я, вероятно, с доброй помощью наших освободителей смогу возродить былую славу своей фирмы.
— Вы слишком скоро осмелели! — заметила ему вновь недоброжелательная блондинка. — Вы уверены, что они не вернутся?
Фридмен подмигнул мне. Я постучал по микрофону пальцем: это был знак Бианки отключить микрофон.
— Послушайте-ка, вы, там, сзади… — голос Фридмена звучал теперь не очень-то приветливо. — Вы, видимо, не понимаете, что ваше время кончилось? Завтра или послезавтра Аахен будет в наших руках. Думаете, что кто-нибудь из ваших нацистов рискнет вернуться?
Тощая блондинка брезгливо отвернулась:
— Мне становится плохо, когда я слышу такое, — проговорила она, обращаясь больше к другим, чем к нам. — Этот тип одиннадцать лет зарабатывал на национал-социализме, и зарабатывал бешеные деньги, а теперь хочет втереться в доверие к вам. Противно смотреть…
— Но позвольте, фрейлейн! — вскипел толстяк. — Если ваш братец еще позавчера задавал здесь тон, вы думаете, это дает вам право оказывать сейчас давление на нас, мирных граждан? Да к тому же еще на глазах у наших освободителей?!
— Об этом вы договоритесь меж собой после, — примирительно произнес Фридмен. — А вы, фрейлейн, через несколько минут тоже будете иметь возможность сказать несколько слов немецким слушателям. И привыкайте, пожалуйста, к демократическим порядкам. Перед этим микрофоном каждый может высказать свое мнение. Только, пожалуйста, по порядку. Господин Лепене, так почему же вы решили наплевать на приказ нацистов об эвакуации и не бросили на произвол судьбы свою с таким трудом созданную фирму?
Толстяк был себе на уме. Он неплохо разбирался в событиях.
— Я глубоко уверен, что, освободив нас, вы в условиях мирного строительства поможете поднять наше хозяйство на высоту, на которой оно было перед войной… хм… перед приходом партии фю… перед захватом власти обанкротившейся национал-социалистской партией…
Довольный собой, он посмотрел сначала на Фридмена, потом на меня. Блондинка иронически кашлянула. Фридмен прошептал мне по-английски, что слово «освободитель» в устах этого человека выводит его из себя.
Капитан выискивал в толпе новую жертву. И вот он увидел беременную женщину:
— А вы, фрау…
— Гигерих, — сказала она чуть слышно.
