квинтэссенция зла, весь вечер унижает тебя, заставляет чувствовать себя неизвестно кем, цедит через нижнюю губу оскорбительные фразы, окидывает тебя оценивающим, недовольным взглядом… Так?
— Не так.
— Ну, так открой мне тайну, Ди, чем же я тебя так раздражал? Впрочем, это уже не важно. Пусть сия тайна останется покрытой мраком. Давай договоримся, если я буду вести себя вызывающе, ты мне об этом скажешь. Открыто скажешь. Так, мол, и так, товарищ Краснов, вы последний мерзавец…
— Я, действительно, не знаю…
— Что ты не знаешь?
— Чем ты меня раздражал.
Они помолчали.
— Самое интересное, — сказал он, наконец, — что ты пожалуй, действительно этого не знаешь. Но мне очень жаль, что у нас с тобой получился неудачный вечер. Может быть, попробуем еще? Вторая попытка, мадемуазель?
Вторая попытка была удачнее. Вначале Диана чувствовала себя неуютно, но это прошло. Он был, действительно хорошим собеседником. Его умение слушать вызывало на откровенность, и Диана, незаметно для себя, от общих тем перешла к тому, что действительно было ей интересно.
Их отношения, внешне лишенные признаков эротизма и сексуальности, были наэлектризованы взаимным доверием и открытостью, до той степени, которой невозможно добиться с помощью поцелуев и прикосновений. Это было то, что вполне можно было назвать настоящими интимными отношениями, если бы кому-нибудь пришло в голову что такое возможно и без телесных контактов.
— Ты знаешь, — сказал он, спустя две недели после начала их каждодневных встреч, — я и не подозревал, что смогу быть настолько откровенным с тобой. Это напоминает мне стриптиз на площади Ленина во время первомайской демонстрации. Еще чуть-чуть, и я смогу рассказать тебе, как пачкал штанишки в возрасте семи месяцев.
— Тебя это пугает? — спросила Диана. — Мне кажется это для нас уже пройденный этап.
— Меня пугает другое, — ответил Костя. — Я не знаю… Нет. Я, просто, отказываюсь понимать, как я мог обходиться без тебя раньше.
Они сидели в небольшом, полутемном кафе в Доме Ученых, которое пьющие студенты, в запале, называли баром. Людей в зале почти не было, он заполнялся ближе к девяти, и никто не мешал им быть вдвоем.
— Я начал манкировать своими обязанностями. Если бы я дипломировался сейчас, а не год назад, обязательно засыпался бы. Черт знает что…
Он улыбнулся.
— Да, кстати, у меня новость, может быть не очень хорошая … Наверное, из Университета я уйду. Меня забирают инструктором в райком партии. Так что перехожу в другую команду.
— Когда? — спросила она.
— Сразу после Нового Года.
— Шаг за шагом, ступенька за ступенькой?
Он надпил коньяк и, внезапно погрустнев, процитировал:
— «И сказали мне, что эта дорога ведет к океану смерти…»
— И я свернул, — продолжила Диана.
Они помолчали.
— Я выбрал это сам, — сказал Костя. — Хотя вполне может быть, что мне действительно предстоит идти «глухими и заброшенными окольными тропами». Все не так просто, Ди. Будут большие перемены, можешь мне верить. У нас, конечно, не «коридоры власти», а так — коридорчики, но я уверен, что вскоре все повернется так, как сейчас и предположить нельзя. Может быть, будет хорошо, а может быть очень плохо, я не Пифия, я не знаю. Но то, что нашему тихому болоту пришел конец, это обсуждению не подлежит.
— И тебя это не беспокоит?
— Нет, — он был серьезен, и из глаз исчезли веселые искры, от чего лицо стало незнакомым, почти чужим. — Можешь считать меня конформистом, но, главное — в нужное время оказаться по нужную сторону баррикад.
— Надеюсь, до этого дело не дойдет.
— Кто знает, Ди, кто знает?
— Пророчества молодого Нострадамуса …
— Нострадамус предсказал огромные катаклизмы …
— Ты не хуже меня знаешь, что все зависит от личности переводчика …
— Все, все… — он обрадовался возможности переменить тему. — Ни слова о грустном. Вы, филологи, всегда были мне непонятны. Писатель — да, поэт — да, учитель русского или другого языка — замечательно. Литературовед — превосходно, но — смотря, куда он ведет. Филолог — ученый? Тема для кандидатской «Происхождение суффикса „-ич“ и его значение в слове „социалистический“ у народов Крайнего Севера.» Ну, скажи на милость, что это за наука?
Диана рассмеялась.
— Глупый… Чем плоха диссертация по творчеству Камю? Очень даже интересно…
— Не знаю, не читал… У нас, ты знаешь, свой бзик. «Инвентаризация рабочих мест, как метод повышения производительности труда.» Творение жены Первого. Жертвой научной разработки пали рабочие комбайнового завода. У меня однокашник там комсоргом. Внедряет, в жизнь, так сказать, проводит…
Жену секретаря обкома Диана пару раз видела в ректорате. Запомнилась только кастовая прическа «а- ля бабетта» и удивительно злое, простоватое лицо. Академичности ей явно не хватало.
— Вот чего мне туда и не хочется. — Костя опять стал серьезным. — Плясать под чужую дудку. Там, куда меня перебрасывают, Первый секретарь — женщина. По рассказам — баба страшная. Ортодокс. Так что о своем мнении я могу забыть.
— Тебе это будет не просто, — подтвердила Диана. — Не идти нельзя?
— Надеюсь что это не надолго. — Костя будто бы не слышал ее вопроса. — Потерплю. Помолчу. «А молчальники вышли в начальники, потому что молчание — золото.»
— А это кто?
— Это — Галич, — сказал Костя. — Слышала?
— Нет…
— Он умер уже… В эмиграции… У меня есть. Дам послушать.
— Странный ты человек, Костя…
— Ничего странного, Ди, — он ухмыльнулся. — Просто советский человек. Вывели-таки новую породу, мичуринцы-селекционеры. Говорит одно, делает другое, думает третье…
— Зачем же ты с ними?
Он поднял на нее чуть сощуренные глаза и показал зубы. Не улыбнулся, а именно показал зубы, как боевой пес обнажает клыки при виде чужого.
— Я не с ними. Я сам по себе. У них сила, у них власть, они могут целые народы за месяц в Сибирь переселить. Могут расстрелять, могут давить танками. Я — никто. Я — винтик, букашка-таракашка, но, пока я в Университете, никого по политическим причинам из него не отчислили. И КВНовцев не повыгоняли, хоть мадам Равлюк топала ногами и требовала крови. И с куратором КГБ я водку пью, хоть рожа его мне противна до тошноты. Защитник Отечества…
Он перешел на свистящий шепот…
— И молчу, молчу… Чтобы потом — хоть чуть-чуть, сделать по-своему, чтобы крикунов этих сраных выгородить. Болтают, с кем попало, о чем попало, а на них уже целые тома в Большом Доме завели…
Она еще не видела его таким. Анти-Павка Корчагин. Только пафоса в нем не было ни на грош, а за ставшими вдруг черными глазами — то ли боль, то ли злость — не разберешь.
— Их в открытую — не одолеть. Их можно только изнутри, по-чекистски, точить… Чем больше будет в это дерьмо лезть порядочных людей, тем больше шансов когда-нибудь вычистить эту выгребную яму.
Он вздохнул и откинулся ни спинку стула.
