Левый берег Стикса

— За что пьем? — спросила она, устраиваясь по удобнее.

Костя пожал плечами.

— Давай, просто выпьем за этот вечер. За тебя. За то, что мы с тобой сидим здесь, в тепле, а за окнами уже вьюга. — Он внимательно посмотрел на нее. — Выпьем за то, чтобы в нашей жизни не было одиноких вечеров. Прозит!

Они соприкоснулись рюмками, тихо звякнул хрусталь.

— Прозит!

Коньяк был крепким, и у Дианы из глаз брызнули слезы.

— Ой! — вскрикнула она.

— Лимон! Лимон бери! — посоветовал Костя. — Он с сахаром!

От лимона стало легче, а от коньяка теплее.

— Теперь поешь, — приказал Краснов. — Пить ты не умеешь, и на голодный желудок будешь буянить. Колбаса хорошая. — Он усмехнулся, кривовато. — Специальная партийная колбаса.

Диана решила не ломаться и впилась зубами в удивительно вкусный, после коньяка и лимона, бутерброд. На кухне забурчал чайник. Диана представила себе белую струю пара, бьющую вверх, подпрыгивающую горячую крышку, и окончательно согрелась.

Костя принес горячий кофе, и, некоторое время, они ели молча, бросая друг на друга украдкой настороженные взгляды.

(Мадемуазель, да он вас боится! М-да… Веселое положеньице… Он вас, вы его… Ну, с вами-то все понятно, а он — мягко говоря — странный факт. Не хотите ли сказать, что он — девственник!? Вот уж, точно, будет не до смеха!)

— Ди! — сказал он улыбаясь. — Давай, я сразу поставлю точки над 'i'. Расслабься, я клянусь, что не буду до тебя дотрагиваться, пока ты сама этого не захочешь. Держишься ты, конечно, героем, но, по-моему, трусишь, как заяц.

(Браво! Он ждет, что ты прыгнешь ему на колени!)

— С чего ты взял? — она проявила выдержку и не подавилась от неожиданности. — Я что, выгляжу как-то не так?

— Выглядишь ты превосходно. Очень румяная. Но боишься. А мне не хотелось бы, чтобы ты меня боялась.

— Ну, вот что, Краснов, могу тебя заверить, что на сексуального психопата ты не похож.

— Согласен. Для того чтобы относиться к тебе, как очаровательной женщине, вовсе не надо быть сексуальным психопатом. Достаточно просто быть мужчиной.

— Опять читаешь мне лекции?

— Вот уж нет, Ди! Просто хочу, чтобы ты знала: вне зависимости оттого, что я думаю и о чем думаю, все зависит только от тебя.

— Интересно, а о чем ты думаешь!?

(Мадемуазель, это — провокация!)

— Я думаю, — сказал он, и Диана увидела в глубине его глаз тот же отблеск, тот же клубящийся черный дым, что и во время их первой встречи. — Я думаю о том, какой у тебя нежный рот. Яркий и нежный. Как хорошо было бы коснуться его губами. Вначале чуть-чуть. Потом поцеловать его, а когда он чуть приоткроется, и я услышу твое дыхание и почувствую твой горячий, быстрый язык… Продолжать?

(М-да, мадемуазель… Похоже, мне уже не долго вас так называть. Ну, чего ты молчишь, тебя же спрашивают?)

— Если тебе интересно, то, как понимаешь, я знаю что такое целоваться.

— Я догадываюсь. Но это только малая часть того, о чем я думаю. Мне продолжать?

(Ну? Решайся! Имей только в виду — это пока только разговоры. Вдруг он тебя действительно пальцем не тронет, без твоего разрешения, трусиха!?)

— Мне даже интересно.

— Вот и прекрасно. Потом я поцелую твою шею, чуть ниже розового хитрого ушка и ты услышишь мое дыхание, а не мой голос. Оно будет теплым, и это тепло пойдет по твоим плечам, спустится на грудь и в живот. Глаза твои прикроются…

(Ого! Похоже, мадам, простите, мадемуазель, что это тепло уже начало спускаться и без поцелуев. Вы рискуете и вам, кажется, это по нраву!)

— … а я начну целовать твои плечи, ямку у основания шеи, ключицы. Сгибы твоих рук…

— Ты смотришь на меня, как кролик на удава, — сказала она. — Ну, хорошо убедил… Я действительно боюсь.

— Не надо. Не надо бояться, — сказал он. — Во-первых, я тебе обещал. Во-вторых, ничего страшного в этом нет.

— Я боюсь не тебя и не того, что все равно, рано или поздно, произойдет. Я боюсь себя.

— А вот этого, Ди, делать не нужно никогда. Бояться себя, своих чувств, своих эмоций. Неужели, ты не веришь сама себе?

— Перестань. — Она внезапно разозлилась. — Если бы я не боялась своих эмоций, я бы уже давно и ничего не боялась. Ты просто рассуждаешь, как мужчина.

— Ну, так я, действительно, не девочка! — улыбнулся он. — Но, поверь, прекрасно понимаю, что такое быть молодой привлекательной девушкой. Ди, не злись! Я действительно догадываюсь, что вы, женщины, в этом плане совершенно на нас не похожи, и рад, что ты не всеядна. Я вовсе не хотел тебя обидеть и не смеюсь над тобой. В конце концов, каждый решает это для себя, и без ошибок не обходится. Извини, что я заговорил об этом.

— Да. — Сказала она решительно. — Наверное, ты зря заговорил об этом, но если уж мы начали говорить, давай закончим. Я не стыжусь того, что я такая, как есть. Мне нравиться, что мужчины обращают на меня внимание. Мне нравиться, что они меня хотят. Я так устроена. Я — женщина. И никогда не смогу думать и чувствовать иначе. Я хочу любви. Сейчас, когда ты так говорил обо мне, мне было очень приятно тебя слушать. И ты прав — я боялась. И сейчас боюсь. Знаю, что надо относится к этому проще, но не могу. Это как войти в темную комнату. Тебе странно это слышать?

— Нет. Просто я знаю, что войти в темную комнату легче, если ты уверен в том, кто идет рядом с тобой. А ты еще этого не знаешь.

Она махнула рукой.

— Женский роман у нас, а не разговор. Прости, Костя, я дура, что его начала. Принято?

— Нет. Ты не дура. И извиняться нечего. У нас с тобой прекрасный вечер, нам тепло, мы вместе, а на все остальное — наплевать. Все равно, Ди, самые главные в жизни проблемы — это твои и близких тебе людей. Их надо решать в первую очередь.

— Ты закоренелый эгоист. — Она улыбнулась. — А как же судьбы мира?

Что с того, что ей хотелось разреветься?

— А нет никаких судеб мира, Ди. Есть миллиарды людских судеб. Твоя, моя, твоих родителей, моей матери. Это и есть мир. Нужно просто не делать зла, и не жить за чужой счет.

— Это ты сам придумал?

— Нет. Это придумал один тридцатитрехлетний еврей чуть меньше двух тысяч лет назад.

— Да. Но за это его распяли…

— Распяли. — Согласился Костя. — Но с тех пор, почему-то, никто не выдумал другого рецепта, чтобы жить в согласии со своей совестью. Ты знаешь, Ди, — он подошел к балкону и, отодвинув занавески, посмотрел на кружащий за окнами снег. — Я понял, что скажу тебе это сегодня. Я хочу, чтобы ты была счастлива и всегда была рядом со мной. Ты близкий мне человек и я хочу заботиться о тебе. Я хочу, чтобы ты родила нам ребенка. Двух. Трех. Сколько захочешь. Я хочу, чтобы мы были вместе.

Она молчала. Ей признавались в любви еще в первом классе, а он не сказал «Я люблю тебя». Он не сказал само слово — «люблю». Он словно избегал его. Но он сказал все, что в нем содержится — раскрыл его смысл. Быть рядом, заботиться друг о друге, быть счастливыми, рожать детей. Но ей хотелось услышать это истертое, затасканное, банальное «люблю», ведь это слово было, когда еще ничего не было.

Из него возник мир.

— Я люблю тебя, Ди. — Сказал он, отвечая на ее мысли. — Наверное, это было надо сказать в первую