— Он, Васильевич, не только меня из салона вытащил, — вмешался Блинчик, — если бы не он, гореть бы мне от первого выстрела. Он сообразил, что будут стрелять и успел скомандовать. И руль, когда Сашу убило, он перехватил. Если бы не он, меня бы с вами уже не было.
Может быть, Сергееву показалось, а, вполне возможно, и нет, но мысль о том, что Владимир Анатольевич мог покинуть этот прекрасный мир, не вызвала у Васильевича должного приступа ужаса и неконтролируемой скорби. Вполне объяснимая реакция профессионала, который служит другому хозяину, но знает правила игры. И эта сдержанность реакций внушала Михаилу уважение к гостю: быть слугой и быть слугой двух господ — разные вещи.
— Счастлив ваш Бог, Владимир Анатольевич! — он еще раз внимательно посмотрел на Сергеева, и едва заметно кивнул, как свой — своему. — Ребят я отдал в распоряжение Толику. Хорошие ребята. Потом, как ряды пополните, отдать не забудьте. На счет Саши, и Рубена с командой — мои соболезнования, еще раз.
— Спасибо тебе, Васильевич, — сказал Блинов. — И за ребят, и за заботу.
Искренне так сказал, веско — так отец-генерал говорит уцелевшим солдатам после тяжкого боя слова благодарности. Сказал, заставив одной интонацией вытянуться во фрунт Васильевича, и очередной раз поразив Сергеева неожиданностью реакций и многогранностью натуры. Блинчик был действительно, лидером, человеком, умеющим и любящим управлять — это был дар природы. Казалось, еще секунда — и склонятся знамена, взорвутся грохотом полковые барабаны, и, на легкий пиджак Васильевича, сухая, изящная рука, навесит орденскую ленту — и грянет в тысячу глоток троекратное «ура».
— Хорош, — подумал Михаил, — ох, как хорош. Вот теперь понятно, что сделало тебя, выпивоху и женолюба, величиной на политическом небосводе. Не ум, не обаяние, не внешность — вот это умение сказать то, что нужно, и так, как нужно, и в нужный момент, заставив окружающих думать и чувствовать в унисон. То, что называется новомодным словом харизма. Редкое явление во все времена, так как осмыслению и пониманию сути не подвержено.
Из коридора послышался шум, загудели несколько встревоженных мужских голосов. Приглушенный дверью до полной невнятности, стал слышен голос женский — раздраженный и резкий по тону. За стеной что-то с грохотом упало. Шум голосов перешел в разговор на сильно повышенных тонах. Васильевич, подняв брови, выпал из-под очарования Блинчиковых обертонов, и пробкой вылетел в коридор.
Дверь палаты распахнулась, пропуская Васильевича наружу, а звуки — во внутрь, и Сергеев услышал родной женский голос, посылавший кого-то к бениной матери.
— Вика, — подумал Сергеев, ласково.
— Руки убрал, на фиг! — раздалось со знакомой хрипотцой. — А не уберешь, тебе их лично Блинов и выдернет!
— Да, нельзя туда, — бубнил кто-то из бодигардов, — не положено!
— Руки убрал, я сказала! Телок в хлеву будешь за вымя тягать! Кому не положено!? Мне не положено?!
— Да, я не тягал! Не трогал я! Чего вы наезжаете!?
И с огромной радостью:
— Валерий Васильевич, ну, хоть вы объясните женщине, что сюда нельзя!
— Руки убрал! Слава Богу! Валера! Они вдвоем там?
— Доброго дня, Виктория Андроновна!
— Какая баба! — сказал Блинчик с неподдельным восторгом в слабом голосе. — За что тебе Умка, так везет? И коня, и в избу, и на охраняемый объект! Сергеев, ну, поделись, как тебе это удалось?
Вика в палату не вошла, а вбежала: встрепанная, почти без косметики, в синих джинсах и трикотажном свитерке. Похожая больше на старшекурсницу, чем на акулу пера.
Васильевич только заглянул в дверь, оценил обстановку, правильность принятого решения, и тут же ретировался.
Увидев распятого на вытяжках Блинова, и лежащего на соседней кровати в позе Тутанхамона Михаила, Плотникова нащупала стул, стоящий у стены, и уселась на него, чуть сгорбившись, опустив сумку между широко расставленных коленей.
Взгляд у нее был не самый дружелюбный.
— Сукин ты сын, — сказала она устало. — Негодный сукин сын!
Было неясно, к кому, собственно, она обращается — мужчины переглянулись.
— Весь Киев гудит — на Бориспольском перестрелка. Куча погибших. Кто говорит — пять человек, кто говорит — десять. Но все говорят, что живых нет.
Она подняла глаза на Блинчика.
— На тебя все газетчики уже некролог готовят.
— А ты, — сказала Вика Сергееву, — ты, позвонить мог? Ты что — не понимаешь — я думала, что тебя уже нет!? Почему? Почему тебе и в голову не пришло позвонить?
— Вика, — произнес Сергеев, примирительно, — да как бы я тебе позвонил? Я полчаса назад еще был без сознания!
— Виктория, — вмешался Блинов, — Умка правду говорит! Я понимаю, что ты волновалась. Тебе от Сидорчука позвонили? Ты, вообще, откуда знаешь, что мы здесь?
Плотникова посмотрела на него, как на предмет обстановки и опять перевела взгляд на Михаила.
— Ты хоть цел?
— Относительно. Могло быть хуже.
— Да, цел он, цел, — опять встрял в разговор Блинов со своим страдающим голосом, — успокойся.
Но на него не обратили внимания.
— Я думала, что ты погиб.
Она встала, и, подойдя к его кровати, склонилась над Сергеевым так, что ее челка почти касалась его лица.
— Я живой, — сказал Сергеев.
— Я вижу. Я испугалась. Я испугалась, что ты ушел не попрощавшись.
— Я не хотел тебя будить.
— Глупый, я не то имела в виду.
Она прикоснулась губами к его лбу. Дыхание было теплым, словно дуновение летнего ветра.
— Мог бы выйти, вышел бы, — проворчал Блинчик со своей кровати и грозно загремел растяжками. — Устроили тут нежности! Я вам что — статуя Командора?
— Если честно, — сказала Плотникова, не поворачивая головы, — ты сейчас больше похож на гипсовую статую девушки с веслом, из парка культуры и отдыха.
Блинов засмеялся и зашипел от боли одновременно.
— Это по твоим делам? — спросила Вика тихо, почти на ухо Сергееву. — Или по его?
— Не по моим, — ответил Сергеев так же тихо.
Вика еле заметно кивнула.
— Откуда ты узнала, что мы здесь? — переспросил Блинов. — Слушай, Плотникова, я же не из праздного интереса спрашиваю! Если ты узнала — много кто еще может узнать.
— Мне сказал Сидорчук, когда я его за хобот ухватила. Сергеева он не знает, но сказал, что привезли в Феофанию тебя и твоего друга из МЧС. Видать, врачи удостоверение Мишино видели. А, вообще, чтобы у тебя, Владимир Анатольевич, не было иллюзий — под воротами дежурят группы с пяти телевизионных каналов и человек двадцать газетчиков. Так что, о том, что ты здесь, не знают только те, кто о тебе никогда не слышал. Даже о Сергееве уже заговорили коллеги — моего друга генерала Косоротова пытались расспросить по телефону. Кто знал, что с тобой, Володенька, именно Сергеев в аэропорту был — с того и спрашивай. Или с докторов местных. Или с сестриц. С тех, кто документы видел.
— Хреново, — сказал Блинов серьезно, глядя на Сергеева. — Я-то думал, что о нас почти никто не знает. Маловато будет подарка Валериного. Три человека — это хорошо, но мало. Сколько там моих, интересно?
— Знаешь, Блинчик, — сказал Сергеев, — не суетись. Днем тебе ничего не грозит, а к вечеру — ты и