тридцати пяти – густой, с прекрасной дикцией и сдержанными интонациями. Именно так и должен говорить образцовый военный, подумалось Рувиму. Но договориться с этим парнем будет не просто: такие охраняют шефа, как еврейская мама – сорокалетнюю дочь-девственницу на выданье – рьяно, бессмысленно и бескомпромиссно.
– Простите, – переспросил секретарь, – еще раз, как ваша фамилия? Кац?
– Да, – подтвердил профессор. – Я – Рувим Кац, профессор археологии Иерусалимского Университета.
– Очень приятно, господин профессор, и я был бы рад помочь вам, но тат-алуф Меламед сейчас отсутствует. Не могли бы вы оставить свой контактный номер, я передам генералу вашу просьбу, и он, если найдет нужным, перезвонит.
– Я сожалею, – сказал Кац со всей возможной вежливостью, – но связаться со мной будет крайне трудно. Я бы хотел переговорить с тат-алуфом прямо сейчас.
Секретарь вздохнул. Вздыхал он тоже профессионально – так, чтобы любой штафирка понял, что разговаривают с ним только из жалости и не иначе.
– Я обязательно передам генералу о вашем звонке, профессор Кац, но без вашего номера телефона вряд ли что-то получится.
– Послушай, малыш, – в голосе Рувима звякнул металл, и он буквально физически почувствовал, как напрягся человек с той стороны трубки. Адъютант, не умеющий правильно интерпретировать интонации, редко задерживается на службе. Этот явно умел. – Я сейчас профессор археологии, но так было не всегда. Я оставил службу много лет назад, но не так давно, чтобы ты не слышал прозвища Египтянин, а если и не слышал – позвони кому-нибудь из старших в «Саерет Маткаль»[31], тебе объяснят. Номер, с которого я говорю, ты видишь перед собой на мониторе, и, если ты не совсем дурак, а Гиора дурака бы рядом не держал, то уже знаешь, кому он принадлежит. Фамилия владельца карточки тоже знакома твоему шефу: когда-то человек с такой фамилией вывел нас с минного поля, на котором мы застряли наглухо. Ночью. Под обстрелом. Всё. Преамбула закончена. Соединяй меня с шефом.
С той стороны трубки адъютант думал так, что слышно было, как скрипят мозги.
– Господин Кац, – сказал он уже совершенно другим тоном. – Подождите на линии, пожалуйста.
Трубка онемела – линию поставили на «холд».
Рувим терпеливо ждал. Могло и не подействовать, но, скорее всего, подействовало.
– Рувим, это ты?
Еще будучи капитаном Меламед, славился тем, что никогда не повышал голоса. Что бы не происходило, какие бы эмоции не одолевали худого и сутулого Гиору, говорил он тихо, с ровными нейтральными интонациями, но слышали его все, а кто не слышал – мог пенять на себя. Меламед был парнем жестким, начисто лишенным сентиментальности в обыденном смысле слова, но зато к своим солдатам и товарищам относился, как родной отец, а часто даже лучше. Солдаты платили ему тем же.
Родители Меламеда были родом из Жмеринки, оба прошли сначала концлагерь в Польше, чудом выжили, и в Израиль их, как и родителей Рувима, забросила война – вернуться домой после лагеря, означало переезд в другой концлагерь, но гораздо севернее. Чета Меламедов выбрала чужбину, пробралась к союзникам и, несмотря на тоску по родным березкам (кто не знает, то ностальгия – типично еврейская болезнь!) никогда о своем решении не пожалела.
Были они люди совершенно цивильные, наевшиеся войной и насилием по «самое не могу», и сам Жора до момента призыва и думать не думал об армии – худой нескладный пацаненок со скрипкой, стеснявшийся и инструмента и своего роста. Но бывает, что, сменив среду, человек вдруг осознает, для чего создан – Гиора Меламед не был создан для скрипки, он был создан для войны.
Война была его жизнью, армия – домом, боевые товарищи и солдаты – семьей. Когда-то и профессор Кац был членом этой семьи. А к членам семьи тат-алуф проявлял чуткость. Учитывая обстоятельства, Меламед был единственным человеком, которому можно было звонить без оглядки. Гиора, конечно, мог выполнить любой приказ штаба, но предать – никогда. Кац виделся с ним минимум раз в год, (Меламед звонил, присылал машину, а пару раз даже вертолет!) и тогда они напивались до зеленых человечков. Иногда они встречались два раза в год – и тогда напивались дважды. И тот, и другой были в сущности непьющими людьми. Та ночь на минном поле под обстрелом египетских снайперов была не единственной, которую они считали последней на этом свете. Тогда смерть сидела с ними в одном окопе. Общие воспоминания, общие мертвецы, общие потери….
Странно, но иногда такое роднит больше, чем кровь.
– Привет, Стрелок.
– Привет, Египтянин…. Веришь? Рад тебя слышать.
За тихим голосом тат-алуфа можно было легко различить ритмичное чавканье вертолетных винтов. Генерал либо летел на «вертушке», либо рядом с ним разогревал движки «черный ястреб».
– Ты где? – спросил Рувим.
– На авиабазе «Неватим».
– Удачно. Я недалеко. Чуть в стороне от Первой дороги.
– Ну, у нас тут все недалеко, – сказал Меламед серьезно.
– Ладно, Гиора, я коротко. Подробнее будет при встрече. Ты ничего не слышал? Не было никаких странностей в приказах за последние дни?
– Ты о чем?
– Никто не приказывал ослепнуть и оглохнуть? Ты что-нибудь о событиях на Мецаде слыхал?
– А должен был?
– Наверное…. Так слышал? Или нет?
Меламед внимательно обдумал вопрос – неторопливо, со всех сторон, обстоятельно.
Рувим даже представил себе, какое при этом у генерала сосредоточенное лицо – он все воспринимал с абсолютной серьезностью.
– Ничего такого. Тревожных сводок не было. Два дня назад нам сказали не обращать внимания на некоторые непонятки у границы с Иорданией, у Мертвого моря. Вроде бы какие-то учения десантников- парапланеристов…. Больше ничего не припомню.
– Ну, и были непонятки?
– Нет… наверное.
– И никто не передавал, что на Мецаде расстреляли археологическую экспедицию?
Меламед опять замешкался, размышляя, и лишь потом произнес своим тихим, почти нежным голосом:
– Нет. А что, собственно произошло, Рувим?
– На Мецаде расстреляли археологическую экспедицию. Мою экспедицию, Гиора.
– Ты, как я понимаю, жив?
Вопрос был, что называется, в стиле… Абсолютная серьезность Меламеда иногда граничила с идиотизмом, может быть, потому некоторые сослуживцы считали генерала очень остроумным человеком.
– Догадка правильная. Я пока жив. Со мной мой племянник с Украины и ассистентка – им тоже повезло, но не факт, что мы дотянем до утра. Остальных моих ребят убили две ночи назад.
– Могу я спросить – кто убил?
– Можешь спросить. Только я до сих пор не знаю, кто. Парашютисты. Ты представляешь себе – ночной парашютный десант на Мецаду?
– С точки зрения тактики – полное безумие.
– Гиора! Да вникни ты, наконец! Я тебе не о тактике говорю. Я говорю, что моих людей убили парашютисты. Мы бежали. В пустыне мне повезло допросить одного из тех, кто нас преследовал. Ты только не подумай, что я схожу с ума, но оказалось – за нами гонится группа наемников.
– Международный заговор? – спросил Меламед без тени иронии в голосе.
– Похоже. Не уверен, что заговор, но то, что международный… На Мецаде мы нашли мелкие артефакты. И рукопись, которой 2000 лет. Думаю, что все случилось из-за неё.
– Гм, – сказал генерал.
За его спиной молотил лопастями горячий воздух Негева «черный ястреб», пилоты уже сидели в
