Веровал в Яхве, иногда бывал жестоким, иногда добрым, иногда сомневающимся, любящим, ненавидящим, вспыльчивым…. Он думал, что с верой на устах сделает страну свободной, и умер, так ничего и не изменив. Сыном Божьим уже потом его сделала молва тех, кто не пошел за ним, когда он был жив. Та же молва назвала меня предателем – и отныне я живу проклятым. В действительности, он не был Сыном Божьим, а я не предавал, но кого теперь это волнует? История давно живет без нас, да и без тех, кто ее придумал… Люди всегда хотят чуда и ждут Машиаха, а в результате приходит всего лишь человек. Ты спрашиваешь меня – не страшно ли мне жить без веры? Никто не живет без веры, вождь, просто каждый верует в своё. Вот и мне не страшно жить со своей верой, Элезар. Я знаю, что боги – это те же человеки, а всемогущими их делает наше ожидание чуда. Но чудо случается редко, очень редко, Бен Яир. Чуда надо дождаться, чудо надо заслужить, чудо надо выдумать, да ещё и сделать так, чтобы в него поверили. На этой войне такого волшебства не случилось – Давид не одолел Голиафа. И вот…. У нас больше нет Храма, вождь. У нас больше нет Израиля. Но у нас есть люди, и до тех пор, пока они будут жить хоть где-то на земле, у нас будет Храм и Израиль. Вот поэтому я голосую за жизнь, Элезар! Умрут люди, и у нас никогда больше не будет ни Храма, ни страны. Умереть героем тяжело, но куда тяжелее выжить….
– Это слова труса, – с брезгливостью выплюнул в сторону собеседника Элезар.
Иегуда покачал головой и поднял с земли окровавленный меч.
– Я не трус, вождь, и ты это знаешь. Но никогда не признаешь это.
Он вытер лезвие о кетонет плотника и взвесил гладиус в руке. Меч был старым, зазубренным по краю, но лег в ладонь как влитой – доброе лезвие, отобравшее немало человеческих жизней с той поры, как вышло из-под молота кузнеца. Иегуда взмахнул оружием, и гладиус свистнул, вспоров воздух.
– Ты собираешься драться со мной? – Бен Яир попытался ухмыльнуться, но то, что получилось, нельзя было назвать даже подобием улыбки.
– Я собираюсь помочь таким, как Менахем, уйти без боли, – сказал старик. – Ты не оставил мне другого пути – я снова должен убивать. Но я не с тобой, Элезар….
– Какая разница – со мной ты или не со мной, если ты делаешь то, что угодно Яхве? И мне!
– Для меня есть разница.
– Утешься этим, – отрезал Бен Яир, и зашагал прочь.
Иегуда двинулся в противоположную сторону.
Глава 24
Попасть на Территории на первый взгляд непросто. Но это только на первый взгляд. Десятки туристов каждый день посещают храм Рождества Христова в Вифлееме во время экскурсий, организованных израильскими туристическими фирмами. А где находится храм? Правильно, на территории Восточного Иерусалима, за Стеной. И туристы ежедневно посещают место, где согласно христианской мифологии родился Христос, не перепрыгивая через колючую проволоку и не пробиваясь с штурмом через КПП, а самым простым и цивилизованным способом – пересаживаясь в минивэны с палестинскими номерными знаками прямо у ворот. Заходящие за Стену автобусы, конечно, проверяют – и на пути туда, и на пути обратно, и провести на Территории «стингер» вместе с экскурсией, наверное, можно, хотя маловероятно, что такой груз пройдет незамеченным. Но Морису не надо было провозить «стингер» – ему надо было попасть на место встречи и вернуться обратно. Задача несложная, особенно если все уже подготовлено.
Он оставил прокатный С200 на паркинге и, предварительно позвонив по телефону, пересел в тут же подошедший микроавтобус экскурсионного бюро «Golden Orthodox Tour». Возле КПП Морис и ехавшие в минивэне туристы пересели в такой же микроавтобус, только принадлежащий палестинской фирме «East Tour», который благополучно проследовал за ворота, посверкивая густо тонированными окнами.
При всей своей нелюбви к Израилю и его обитателям Морис по-настоящему неуютно себя ощущал только попадая за Стену – тут тоже был Израиль, но другой, лишенный не только налета многозначительной еврейской отстраненности от остального мира, но даже признаков элементарной цивилизованности. За Стеной был один плюс – тут уж точно не встретишь хасида с пейсами, зато другие персонажи в клетчатых «арафатках» бродили здесь безбоязненно и тоже особой нежности у Мориса не вызывали.
Автобус притормозил у лавок, где торговали православными иконами, паломническими крестами и драгоценными окладами, экскурсовод, щебетавший что-то на русском, потащил туристов на заклание к своим единокровным братьям-арабам, в нетерпении потиравшим руки. Морис из салона не вышел, а водитель микроавтобуса, едва только последний русский турист захлопнул дверцу, шустро погнал машину вниз по улице. Ехал шофер быстро, не обращая внимания ни на знаки, ни на правила, и домчал Мориса по адресу буквально за пять-семь минут.
Шуафат, хоть и назывался лагерем беженцев, выглядел, как обычный жилой район, и только на востоке, там, где постройки упирались в бетонные секции Стены и «колючку», можно было догадаться о том, что израильтяне не сильно рады такому соседству. Нужная Морису квартира находилась на 3 этаже нового шестиэтажного дома. На лестничной клетке его встретила охрана, и, после проверки паспорта и поверхностного обыска (Морис все время морщил нос и воротил голову – уж очень сильно «благоухали» двое боевиков), пропустила дальше, к дверям, за которыми его встретил Карл.
Морис не ждал теплой встречи, но от той холодной ярости, которой исходил Шульце, даже ему стало не по себе. Француз и сам был далеко не пай-мальчиком, а в те моменты, когда за его спиной стоял Легион, вообще чувствовал себя почти всесильным – он умел убивать, и, что уж скрывать, любил это делать! Но, войдя в квартиру, полную каких-то потных бородатых людей, то и дело поглядывающих на него недоброжелательными темными глазами, не то, чтобы оробел, но поймал себя на том, что выпадает из образа мачо. Интуиция подсказывала, что здесь не стоит демонстрировать крутизну – нарежут дольками и пустят на шаурму. В комнатах стоял крепкий дух немытых тел, оружейной смазки и какой-то химии, а еще витал сладковатый запашок анаши – верный признак того, что воины ислама не пьют алкоголя без особой на то причины.
Когда Карл шагнул ему навстречу, первой мыслью Мориса было прикрыть лицо от удара, а второй – постараться не упасть после оплеухи. Француз еще с юности знал, что в драке лучше не падать – затопчут. Потом, когда адреналин прыснул в кровь, Морис оскалился, как загнанный собаками в угол кот, и подумал, что, если очень постараться, то можно вцепиться немцу в горло, а там – кому больше повезет.
Но Шульце не стал драться, хотя явно хотел. Несмотря на одолевавшую его ярость, он понимал, что к провалу миссии Морис не имеет никакого отношения, просто злиться больше было не на кого – разве что на себя. Но долгие годы без неудач воспитали в Шульце уверенность в собственной непогрешимости. Отчасти именно это чувство и поставило миссию Легиона на грань провала, а самого Карла вело к уничтожению. Ночной парашютный десант на Мецаду был, скорее всего, вызван желанием выставить напоказ свою артистичность, чем необходимостью. Хотелось сделать красиво, а получилось – никак. Но винить себя Карл не мог. И не хотел.
Сравнительно небольшая квартира вмещала минимум человек пятнадцать бандитского вида арабов (впрочем, кто их разберет? Для Мориса, что арабы, что евреи было на одно лицо! И не только на одно лицо – если штаны снять, все равно не разберешься!), поэтому говорить пришлось на кухне – грязной, с горой немытой посуды и запахом из помойного ведра. На столе, среди хлебных крошек и овощных очисток стояла бутылка русской водки. От немца несильно, но несло перегаром.
– Здравствуй, Морис! Не могу сказать, что рад тебя видеть….
– Аналогично, – буркнул француз, прикидывая, рассмотрел ли Шульце мелькнувший в его глазах страх.
– Выпьешь чего-нибудь?
Морис покачал головой.
– Разве что воды, мне еще обратно ехать. И тебе не посоветовал бы – тебе нужна трезвая голова.
– А я трезв, – сообщил Шульце недружелюбно.
– Трезв? Что ж…. Тем лучше! Тебе виднее…. Давай-ка без увертюр, Карл. У нас обоих мало времени. Зачем звал?
Он с отвращением посмотрел на загаженный табурет, но все же сел.
