нынче уничтожен и даже руины его распаханы и запретны! Мы рассеяны по миру, лишены Храма, гонимы… Мы не нашли компромисса с Римом, мы не искали его и между собой. Даже страшная опасность не смогла объединить наши силы, и причину поражения надо искать не в сокрушительной мощи врага, а в нашей разобщенности. Так велика ли моя вина во всех этих бедствиях? Не я ли пытался предотвратить некоторые из них? Неужели оставленное мной наследие не искупает моей мнимой вины перед народом, на благо которого я трудился, даже будучи проклятым? Неужели само чудо вашего с братом рождения не искупает моей несуществующей вины перед вами, дети мои?
Весною будет двадцать семь лет с той поры, как пала последняя твердыня восставших и вместе с этим печальным событием закончилась Иудейская война. Но для меня она не окончилась по сию пору. И для народа, который я до сих пор считаю своим. Я знаю, что, рано или поздно, пламя войны снова вспыхнет на этой земле и новый машиах поведет выживших в бой с римлянами – предсказание должно сбыться, пророки не могут ошибаться. Не слишком ли долго мы ждем спасения? Не слишком ли много потеряли, доверяя старым книгам?
Помнишь, я рассказывал тебе о человеке, которого спас в горящем Ершалаиме? О старом канаим с припрятанной в рукаве сикой? Тогда он поведал мне о Иешуа Га-Ноцри, которого считали машиахом последователи – невероятная история, очевидцем которой ему довелось быть, история с распятием, исчезновением тела, воскрешением…Я почти забыл о нем за прошедшие годы, но вот незадача – в последнее время он все чаще мерещится мне сидящим в старом кресле напротив. Я вижу его как живого, узнаю, хотя со времени нашей встречи прошло так много лет, что черты его лица практически стёрлись из моей памяти, и мы беседуем. И разговоры наши все больше о войне, о погибших друзьях, о городах, лежащих в руинах, о былой славе.
Мой новый секретарь – Саул, тот, которого я нанял взамен умершего Прокла, недавно рассказал мне об очень популярном в нынешнее время среди самых разных сословий машиахе минеев (они зовут его на греческий манер – Христос). Подозреваю, что мой секретарь и сам относится к почитателям этой религии, хотя после того, как мудрецы из Ямнии признали учение Иешуа ересью, а римляне объявили на минеев беспощадную охоту, говорить о своих убеждениях стало немодно и небезопасно – вот он и не говорит. И, слушая Саула, я вдруг задал себе вопрос: «А кем был для Га-Ноцри и его людей мой давний гость?».
Я все силился найти ему место в той давней кровавой драме и не находил его. Ученик? Но в словах его не было униженного поклонения перед чужой волей! Предатель, носивший одинаковое со спасенным мною зелотом имя? Но предатель, согласно повествованию, сам нашел свою смерть в петле после гибели Га-Ноцри! Кто же был он, тот старик? Откуда ему были известны такие подробности? Увы, ничего уже нельзя узнать… Свидетелей тех событий давно уже нет в живых, и, хотя в архивах тайной службы прокуратора обязательно сохранились записи по делу бунтовщика из Назарета, кому теперь захочется искать их среди старых пергаментов? Но то, что нельзя подтвердить, всегда можно домыслить! И спустя несколько лет, когда пропасть между «тогда» и «сегодня» станет для большинства живущих непреодолимой, никто не отличит правды от вымысла!
Если я делал это ранее, почему не смогу сделать сейчас? Рука моя дрожала в нетерпении, пальцы сжимали стило, мне так хотелось начать новую книгу, в которую вошли бы услышанные мною истории, и назвать ее «Ожидание машиаха». Это была бы книга о победах и поражениях, о несбывшихся надеждах, о вере в чудо, которая так свойственна нашему народу. Книга о многих сотнях лет, проведенных в молитвах и скитаниях, потраченных в попытках уговорить Яхве послать нам избавителя, вместо того, чтобы все эти годы искать понимание и согласие между соотечественниками. Возможно, что её никто не стал бы читать, но, что если следующие поколения догадались бы искать спасение в единении?!
Я был готов распрямить затекшую спину и найти чистые, ни разу не смытые пергаменты, которые перед смертью накупил мой верный грек Прокл, и тут же приняться за дело, но…
Я слишком стар, чтобы начинать новую книгу. Я устал. Я одинок – и это душит меня. «Ожидание машиаха» никогда не будет написано, хотя…это была бы еще одна хорошая книга. Лучшая моя книга. И уж наверняка последняя.
Знаешь, я подумал, что если Яхве одарит меня своей милостью, и я дотяну до холодов, то зимой, после праздника солнцестояния, попробую начать писать. А там – будь что будет!
Я рассказываю тебе это, сын мой, не для того, чтобы оправдаться – тут между нами давно полная ясность. Просто мне очень хочется, чтобы в твоей душе родилось хоть что-то, похожее на понимание. Понимание рождает прощение, которого я давно не жду, на которое уже не надеюсь. Ни одного письма за столько лет. Ни одного письма. Я виноват перед вами, дорогие мои, но нельзя же казнить человека вечно! Я уверен в том, что рано или поздно твое сердце смягчится, и ты напишешь мне хотя бы несколько строк.
А если дозволено мне будет помечтать, то самой большой радостью для меня было бы увидеть вас с братом перед этой зимой, побыть с вами несколько дней и отпустить вас назад с легким сердцем. Подумай над моей просьбой, сынок. Потому что предчувствую я, что эта зима станет для меня последней.
Грустно умирать одиноким.
Грустно умирать непонятым.
Но грустнее всего умирать непрощенным.
Твой отец
Иосиф бен Маттиаху.
Израиль. Авиабаза «Неватим», Негев.
Наши дни.
Адъютант тат-алуфа Меламеда был человеком умным, а умные люди, как известно, ни в какие авантюры не кидаются. Умные люди большую часть своей армейской жизни выжидают, делают исключительно то, что приказано, причем не забывают приказы задокументировать. На всякий случай. А случаи, как известно, бывают разные…
С капитаном ЦАХАЛа Адамом Герцем все обстояло значительно сложнее.
Нет, он, конечно же, был умен! Очень умен, исполнителен, образован, только вот к этим совершенно необходимым для карьерного роста качествам кто-то добавил абсолютно ненужные – колоссальную порядочность и личную преданность, граничащую с идеализмом. Или с идиотизмом, это уж как посмотреть.
Может быть, дело было в его фамилии[52], может быть, в наследственных качествах, переданных ему бабушкой и дедом, прибывшими в Эрец Израэль пусть не на самом «Эксодусе»,[53] но немногим позже, напрямик из страшного котла европейской Катастрофы, но Адам не умел ничего делать наполовину. В частности – дружить.
Все время, что его джип несся по дороге, вившейся посреди закрытой зоны пустыни Негев по направлению к испытательным ВПП, он думал о том, как было бы хорошо не исполнить приказ генерала Меламеда. Просто здорово бы было! Потому что исполнение этого приказа, высказанного, скорее уж в виде просьбы или даже намека, в ближайшем будущем могло обернуться крупными неприятностями. Например – увольнением из рядов армии. С лишением всех привилегий, званий… и еще много чего. Трибуналом могло кончиться. В общем, всем могло кончится, кроме расстрела, впрочем, о расстреле тоже можно было подумать.
Он был рядом с Меламедом последние три года, с утра до вечера и с вечера до утра, ели в том возникала необходимость. Генерал, прекрасно знавший его родителей, относился к Адаму если не как к сыну, то уж точно, как к любимому племяннику Тат-алуф выступал не только как начальник, но и как воспитатель и покровитель, наплевав на возможные пересуды о чрезмерном содействии сыну бывшего армейского врача, с которым служил давным-давно. И Адам Герц, блестящий молодой пилот, в силу своих душевных особенностей привязался к генералу, как привязывается щенок хорошей охотничьей собаки к вырастившему его хозяину – навсегда. Правда, с боевыми дежурствами пришлось попрощаться, зато теперь Герц имел возможность летать на технике, проходившей испытания на секретном объекте ЦАХАЛа к югу от Беэр-Шевы, в самом сердце пустыни Негев. Адъютант генерала, блестящий специалист – перед ним
