— Хорошо, — в голосе га-Тарси не было ни страха, ни сомнения. Он казался спокоен, так спокоен, будто находился не на борту гибнущего корабля перед лицом своего тюремщика и возможного палача, а на твердой земле в кругу друзей. — Ты делай свою работу, центурион. Я сделаю свою…
Поднять на ноги людей, полночи таскавших в кромешной тьме огромные глиняные сосуды, полные зерна, было тяжело, но авторитет Шаула оказался сильнее истощения. Он был немногословен, но сумел донести главное — другого пути выжить нет.
В трюме все еще были хлеба, во время бури пассажиры и команда ели мало, не потому, что были не голодны, а потому, что не могли — качка выворачивала желудки наизнанку. Га-Тарси пошел по палубе, разламывая намокшие ковриги и раздавая их людям. Он просил их о помощи и обещал спасение от стихии, преломляя с ними хлеб, и вскоре за борт полетел еще один долиум. Потом еще один, и еще один…
Люди падали, оскальзываясь на мокрых досках, шатались от усталости, но те, кто мог подняться и продолжать работать, поднялся и продолжал. Глиняных бочек в просторном трюме оставалось много, но каждый выброшенный с корабля сосуд означал еще один шанс на жизнь, и это га-Тарси сумел объяснить всем, кто еще мог стоять на ногах.
Иегуда катал бочки вместе со всеми, хотя боль рвала каждую клетку его далеко не молодого тела. Рядом с ним подставлял свое плечо под мокрые глиняные бока долиумов и Шаул га-Тарси — он не делал для себя исключения.
Заскрипели вороты, канаты натянулись, заставив судно на миг замереть, но остаткам команды удалось поднять только два якоря из четырех. Левый носовой и правый кормовой засели намертво. Иегуда не слышал отданной команды, но увидел, как матросы рубят якорные канаты топорами. Еще пара взмахов — и волны поволокут «Эос» к берегу.
— Оставьте бочки! — крикнул Иегуда в пасть трюма. — Все на палубу! К бортам не идти, держаться центра!
Голос его едва перекрыл шум ветра и дождя, но был услышан: люди бросились наверх по шатким сходням. Канаты лопнули, уступив напору стали. «Эос» рванулась вперед, зацепившись за гребень волны.
Кормчий налег на правило, пытаясь не дать судну стать бортом к волне, и ему отчасти это удалось. Корабль нырнул между двумя валами — волна нависла над палубой — огромная, косматая — люди закричали, и, как будто в ответ на их крик, «Эос» взмыла по водяной горке вверх и замерла над морем в самой верхней точке. Миг, и она снова полетела вниз, задрав корму. Пассажиры покатились по палубе, тщетно стараясь схватиться хоть за что-нибудь. Иегуда успел вцепиться в основание для гидрии (саму амфору с водой выбросило, когда корабль клюнул носом) и чудом удержался от падения.
Скалы стремительно приближались. Вблизи земли ветер слегка поменял направление — теперь он дул не точно в корму судну, а под небольшим углом. Благодаря рулям корабль не летел носом на скалы, а как-то странно ковылял боком, переваливаясь с волны на волну. Их несло на огромный камень — часть горы, выраставшую из моря буквально на глазах, и сделать с этим кормчий ничего не мог, как ни пытался. Вот «Эос» сделала скачок, замерла, ожидая следующей волны, снова прыгнула…
Иегуда поймал за кетонет катившегося мимо га-Тарси.
Тот был оглушен падением, из ссадины над пышной бровью обильно текла кровь, глаза были бессмысленны. Оставалось перехватить его поудобнее, благо, Шаул не отличался могучим сложением и Иегуда цепко обнял его за плечи, прижимая к себе. Человек, которого он спасал, заслуживал уважения. Это того Шаула га-Тарси, знакомого Иегуде по ночи бунта в Эфесе, он не стал бы выручать, а этого, постаревшего, седого и изменившегося — другого га-Тарси — спасать стоило. Звучал голос сердца, не голос разума, но чего бы стоили люди, не умей они иногда слышать голос своего сердца?
Пассажиры на палубе закричали в один голос, и крик был страшен и силен. Он заглушил и скрип деревянной обшивки, и рев прибоя, бьющего в камни, и вой ветра. Пассажиры увидели приближающуюся смерть — из водяного вихря и жемчужной пыли вверх поднималась черная огромная скала.
Вал ударил в нее, вскипел водоворотом, рванулся назад, в море и, толкнув «Эос» в борт, чуть изменил ее траекторию. Судно развернуло, каменные зубы вгрызлись в левый борт — корабль потащило, вжимая в скальную стенку. С хрустом разлетелся балкончик-кринолин, лопнуло, оглушительно щелкнув, левое рулевое весло, кормчий упал, не удержав в руках правило, но «Эос» уже миновала скалу…
Залива за скалой не оказалось, во всяком случае, бухтой это назвать было нельзя — так, изгиб береговой линии. Теперь корабль несло вдоль высокого каменного берега и в ста футах от него вода кипела на острых рифах. Впереди рельеф понижался и, похоже, скалы заканчивались пологим пляжем. Косая волна гнала «Эос» к нему, и теперь судно было неуправляемо — вырулить одним правым веслом не смог бы никто, корабль летел прямо на рифы. Шкипер-грек со сломанным правилом в руках стал таким же зрителем, как и пассажиры, валяющиеся вповалку на палубе.
Рывок, еще рывок…
Теперь отлогий кусок берега стал отчетливо виден в пятистах футах от «Эос». Кормчий налег грудью на правое весло, на помощь к нему бросились двое матросов, широкая лопасть вспорола воду. Судно медленно, нехотя забрало носом влево, прыгнуло еще раз, уже по направлению к пляжу и… налетело на отмель.
Не будь корабль облегчен, корпус бы раскололся сразу, а так — «Эос» заползла килем на скалу и встряла намертво. От удара доски обшивки разошлись и вода хлынула в трюм, куда только что слетел от толчка добрый десяток не удержавшихся на палубе пассажиров.
Над водой раздался протяжный стон. Стонали раненые, стонали упавшие, стонал изуродованный корпус зерновоза. Иегуда поднялся на колени и увидел, как за кормой корабля медленно встает стена воды. Шаул только начал приходить в себя после удара и был беспомощен, поэтому Иегуда упал на га-Тарси всем телом и вцепился приколоченный к палубе брусок, на который еще недавно опиралась гидрия. Волна ударила «Эос» в корму, передвинула еще дальше по рифу и заодно смыла в море зазевавшихся. Часть воды хлынула в раскрытый трюм и там забурлили водовороты.
Иегуда приподнялся, отфыркиваясь. Под ним ворочался, силясь сесть, Шаул га-Тарси — мокрый, окровавленный, злой.
От следующего удара тяжелого серого вала рухнула мачта. Шаула и Иегуду едва не убило в момент ее падения. Полетели в стороны лопнувшие доски палубного настила, опутанная такелажем огромная конструкция упала в воду, и вместе с ней в холодных волнах оказались несколько десятков пассажиров и шкипер.
Еще один вал навис над кораблем, метя нанести очередной удар по изувеченной корме «Эос» — он мог оказаться последним. Иегуда рывком поднял с палубы Шаула и, схватив его в охапку, прыгнул за борт, стараясь оказаться как можно ближе к начавшей самостоятельный дрейф мачте.
Море было очень холодным. У Иегуды перехватило дыхание, на мгновение он забыл, где верх, где низ и подумал, что едва ли выплывет без помощи га-Тарси, но, на счастье, ледяное прикосновение Адриатики привело Шаула в чувство. Он забил по воде руками и ногами, помогая Иегуде вынырнуть, и они вынырнули, фыркая и отплевываясь. Течение относило их прочь от умирающего корабля, с которого десятками прыгали люди. В холодной воде могли в любой момент отказать ноги или скрутить судорога. Иегуда оглянулся, заметил змеящуюся по поверхности веревку и быстро намотал ее на свободную кисть. Веревка тянулась к большому куску рея, отколовшегося от мачты при ударе о воду — достаточному, чтобы выдержать двоих.
За саму мачту, плавающую правее, уже цеплялось с полсотни людей, в том числе и центурион Юлий, пытавшийся расстегнуть и сбросить с себя тяжелый нагрудник. Плыть к остальным не было никакого смысла. Напрягая спину до хруста, Иегуда начал подтягивать себя и га-Тарси как можно ближе к деревянным обломкам, и ему это удалось.
Шаул вцепился в скользкую деревяшку мертвой хваткой и повис на ней, оглядываясь. Иегуда, добравшись до клубка мокрых, похожих на серых змей веревок, не стал терять времени: связал между собой два свободных такелажных конца и закрепился, вставив руку в петлю. Теперь, даже если он замерзнет насмерть, его тело будет привязано к обломкам и не утонет. Тем, кому судьба дала шанс оказаться рядом с поверженной мачтой, возможно, было суждено выжить. Остальным не повезло, спасти их могло только чудо. Каждый удар волн, разбивавший «Эос» корму, гнал обломки ближе и ближе к спасительному берегу — оставалось только ждать. Ждать и надеяться.
