Даже Каиафа и Ханнан, обязанные своим возвышением Риму и его наместникам, излучали неблагожелательность, и Афраний прекрасно понимал, что люди эти поддерживают, прежде всего, свою собственную власть, своё собственное положение в обществе, а вовсе не имперские интересы. Что уж тут говорить обо всех остальных? Это было прискорбно, но не удивляло. Хвалебные крики и показные изъявления горячей дружбы никогда не обманывали Бура. Для этого он был слишком умен, опытен и напрочь лишен иллюзий. Купить предателя несложно, но нет таких денег и благ, что могли бы гарантировать его преданность. Но временный союзник, которому в случае необходимости можно перерезать горло — тоже неплохо. Таких союзников у Рима было полно во всех колониях, и Иудея не была исключением. Их покупали — кого задорого, кого задешево, ведь важен результат! Суммы, которые уходили на поддержание лояльности, наверное, было страшно озвучить, во всяком случае, ведомости, которые Афраний приносил на подпись сначала Валерию Грату, а теперь Пилату Понтийскому, впечатляли.
А вот лояльность Иосифа из Рамоти купить было невозможно. Он был из тех, кто покупает лояльность сам. И деньги в его семье были «старые» (рассказывали, что его дед разбогател еще вначале правления Ирода Великого, а далее богатства лишь преумножались рачительным ведением дел), и политическое влияние заработано не сегодня, и авторитет в делах общины заслужен уже двумя поколениями предков.
Впрочем, то, что Иосиф, едва достигнувший на сегодняшний день тридцатисемилетнего возраста, вот уже десять лет как заседал в Синедрионе, говорил о многом. Но для Афрания важно было другое — давно, очень давно их с га-Рамоти связывают определенные и не самые плохие отношения: множество взаимных услуг, немало общих тайн, несколько секретов, о которых нужно было бы забыть, чем скорее, тем лучше…
За двенадцать лет в этом сумасшедшем городе легче стать врагами, чем сохранить взаимное уважение, но, к радости Афрания (ему хотелось бы верить, что такая радость взаимна) отношения они не испортили. Бурр осознавал, что если их многолетняя деловая связь раскроется, то для Иосифа это может стать большой проблемой, но — что поделаешь? — даже при взаимовыгодном сотрудничестве один из партнеров всегда рискует больше.
Впрочем, Афраний не был абсолютно уверен, что правильно понимает сложившийся между ним и га- Рамоти расклад. Возможно, что все было не так, как казалось на первый взгляд, и большие риски выпадали как раз на начальника тайной полиции провинции Иудея.
Такое тоже бывало. Увы.
Иосиф га-Рамоти был невысок, хрупок в кости, узкоплеч и притом лысоват и лобаст. Греки утверждали, что подобное сложение свойственно мыслителям и философам, а не бойцам, — тут Афраний был склонен с ними согласиться, только вот его опыт подсказывал, что для выигрыша в битвах, особенно невидимых на первый взгляд, таких, как Бурр привык вести, высокий лоб значит больше, чем широкие плечи и мощные мышцы на животе.
Кстати, при всем своем видимом изяществе га-Рамоти был очень силен — руки его, жилистые, с большими широкими ладонями и сильное, твердое рукопожатие о многом говорили понимающему человеку. Так что, несмотря на непропорциональное сложение, рано облысевший Иосиф не вызывал у окружающих желания насмешничать.
Из-под выпуклого лба мыслителя на Афрания смотрели широко поставленные карие глаза, умные, внимательные, неожиданно густая борода расширяла нижнюю часть узковатого лица, делая его значительнее, скрывая еще и неожиданно нежный для такого суровой внешности рот, и Бурр подумал, что в иудейском обычае не бриться есть рациональное зерно. Он представил себе га-Рамоти без бороды и невольно едва заметно усмехнулся.
— Здравствуй, Афраний, — поприветствовал его хозяин дома. — Рад видеть тебя, друг мой!
Голос у Иосифа был низкий, хорошо поставленный, тоже не подходящий к узкоплечему торсу — такой голос должен бы принадлежать гиганту ростом под семь футов, а не человеку, который едва достигал пяти с половиной. Но притом малорослым иудей не казался. Есть люди, умеющие держать себя величаво вне зависимости от габаритов, которыми одарила их природа.
— И я рад видеть тебя, Иосиф!
— Проходи.
В комнатах было прохладно, горели масляные лампы (масло было с отдушкой, и в воздухе витал легкий цветочный аромат), на накрытом полотном столе стояли кувшины с вином и водой, два серебряных кубка ершалаимской работы, со сложной чеканкой и камнями, да сушеные фрукты на потрясающей красоты керамическом блюде, явно греческом, с геометрическим орнаментом, бегущим по краю. В преддверии Песаха хлеба в доме правоверного иудея не было. Впрочем, правоверность Иосифа, как неоднократно имел возможность убедиться Афраний, была далека от фанатичности, слишком уж рациональным и пытливым умом тот обладал.
Иосиф жестом пригласил гостя садиться, налил вина и сам сел напротив.
— Не буду спрашивать, что привело тебя ко мне так поздно, — сказал он.
— Не что, — ответил Афраний, добавляя в вино воду. — Кто. Я не буду спрашивать тебя, знакомо ли тебе имя Иешуа га-Ноцри. Это лишнее.
— Конечно, знакомо, — пожал плечами Иосиф. — После событий в Храме трудно найти в городе хоть кого-нибудь, кто о нем не знает.
— Но ты знал его еще до того?
— Конечно. Каждый, кто начинает проповедовать, мне более или менее знаком…
Иосиф усмехнулся, но улыбка спряталась в бороде, и Афраний скорее угадал ее, чем увидел.
— Синедрион внимательно следит за тем, чтобы на этой земле не плодились лжепророки.
— Интересно, — не сдержался Бурр, — как вы отличаете пророков ложных от пророков истинных? Мне казалось, что это можно понять только с течением времени.
— Пророчат многие, — сказал га-Рамоти вполне серьезно. — Пророчества одних приводят к тому, что Квинтиллий Варр[17] распинает две тысячи моих соотечественников, и каждая ворона в окрестностях Ершалаима досыта наедается мертвечиной. Пророчества других безобидны. И, в общем-то, неважно, какие из них исполняются, а какие нет. Главное, чтобы не было от них вреда. Мессия обязательно придет, Афраний. Надо, чтобы было, кому его дождаться.
— И что ты скажешь о Иешуа?
— Как подданный Рима? Или как иудей?
— Как мой старый друг, Иосиф, как мой старый друг…
— Скажу, как друг, Афраний. Только объясни прежде, что у тебя за интерес к га-Ноцри? Происшествие в Храме — разве римляне интересуются им?
Пришел черед усмехнуться Бурру.
— Все, что происходит в этом городе, интересует Рим, Иосиф. Просто иногда ты не видишь моей заинтересованности, и это хорошо. Значит, я все делаю, как нужно. Иногда я открываюсь перед тобой, но только потому, что доверяю тебе и твоей мудрости. Возможно, это неправильно, но в моем деле, даже если ты не доверяешь никому, нельзя никому не доверять…
— Сказано хорошо. И все же… Ты спрашиваешь о нем из-за бунта в Храме?
Афраний кивнул, подтверждая догадку собеседника.
— Это не все причины, Иосиф, но главная из них.
— И до того у тебя не было интереса к проповеднику из Галилеи?
— Был.
Иосиф взял с тарелки фигу и, не торопясь, откусил кусочек от медового бочка.
— Спасибо за откровенность, — сказал он, не глядя на собеседника. — Значит, у нас с тобой есть повод вспомнить еще одного человека. Даже двух.
— Конечно, — согласился Афраний, пригубив вино. — Иоханнана по прозвищу Окунающий и Ирода Антипу.
— Иногда, — произнес га-Рамоти, поднимая взгляд на Бурра, и почему-то взгляд этот был сочувствующим, — мне начинает казаться, что ты знаешь все и обо всех. Ты слишком долго прожил среди нас, Афраний. Как ты умудряешься оставаться римлянином?
— Ты будешь удивлен, но нечто подобное сказал мне сегодня и прокуратор.
