Катя чувствовала, как бешено колотится сердце у Моти. Да не дергайся ты, пламенная партийка.
— Я с ними не буду… никогда не буду.
Кобуру на спине военфельдшерицы, наконец, удалось расстегнуть, Катя нащупала рукоятку «ТТ».
— Битте, герр офицер, — Катя отшатнулась-откатилась, одновременно с силой отпихнув врачиху в другую сторону.
Затвор передернуть… патрон в ствол…
Автоматная очередь хлестнула над головой.
С левой руки Катя стреляла неважно, — автоматчика зацепила в горло. Вторая пуля ушла в «молоко». Третья в плечо «переводчика», — выронил карабин, отшатнулся в глубь зарослей.
Четвертый патрон в «ТТ» перекосило.
Бросив пистолет, Катя зацепила за ремень винтовку и влетела в кусты. Что-то заорал немец. Дебри были такой густоты, что девушка катилась по ним, как по клубкам колючей проволоки. Хлопнул выстрел. Катя, передергивая затвор «мосинки», свалилась на ползущего немца, успела заметить третьего, — сидел у рации, в аккуратно вырубленном среди шиповника «гнезде». Вел стволом «парабеллума»… Катя соскользнула за подраненного немца, как за бруствер, заставила заорать от боли, вскинуться. Два резких хлопка, — фриц-герой невольно принял в себя девятимиллиметровые пули. Дрогнув, обмяк. Катя одной рукой вскинула поверх ремней и сухарной сумки громоздкую «мосинку». День был невезучий, — пуля вышибла крошку в сантиметре над каской радиста. Мать его! И это с трех метров?! Прыгнула, — «парабеллум» плюнул навстречу. Катя едва успела почувствовать толчок и жгучую боль. Ударила по руке прикладом, выбивая пистолет. Упрямый фриц уцепился за винтовку. Да держи, — «мосинку» девушка уступила, ударила врага в лицо. Два раза. Хватило.
Развлечениями, вроде бокса, Екатерина Григорьевна Мезина никогда не увлекалась. Было время другие удары подучить. Полезные. Должно быть у современной девушки хобби?
Немец с уже неживым удивлением смотрел в голубое крымское небо. Нос у него стал поросячьим, кровь из сплюснутых ноздрей текла густыми сгустками. В наушниках что-то шуршало, волновалось. Подбирая «парабеллум», Катя хотела сплюнуть, но тут сзади ударила длиннющая автоматная очередь. Девушка распласталась на земле.
Тьфу, это товарищ военфельдшер душу отводит. Катя, кряхтя, поднялась, — правый бок жгло, исцарапанная грудь пылала, — как всегда, боль наваливалась с некоторой отсрочкой.
Выбираться из зарослей сержанту отдела «К» пришлось на четвереньках, — фрицы здесь натуральный крысиный ход проделали. С шага узкий лаз не заметишь. Должно быть, не первый день сидят корректировщики, если судить по упаковкам от сухпая. В расщелину подняться — вся дорога как на ладони и часть балки Бермана прекрасно просматривается.
Мотя упорно и бессмысленно дергала затвор автомата:
— Заело.
— Магазин пустой. — Катя мельком глянула на немца. От головы унтера уцелела одна откатившаяся каска. Два десятка пуль и не такой фарш сотворят. — Товарищ военфельдшер, оставь ты трофейное оружие. Лучше глянь, как там меня зацепило?
Бормоча ругательства, Катя стянула с плеч комбинезон, задрала майку.
— Это щепка, — профессиональным голосом вынесла диагноз Мотя. Ухватила крепкими ногтями. Катя с опозданием взвыла. Перед ее носом помахали длинной окровавленной щепкой.
— Ага, все-таки мы товарищу Окуневу личное оружие испортили, — признала, отдуваясь, Катя.
— Надо бы антисептиком обработать, — пробормотала докторша, пялясь на татуировку на плече «посыльной». — Нагноение начнется. И с грудью у тебя что?
С грудью было так себе: майка в драную розовую крапинку, как будто зарядом мелкой дроби угостили. Проклятые кусты, должно быть, какой-то татарский националист специально вырастил.
— Нагноиться не успеет, — буркнула Катя, натягивая майку и комбинезон. — Не стой статуей, товарищ Мотя. Пистоль подбери, перезаряди, да валим отсюда поскорее.
— Ты из тюрьмы, да?
— Наоборот. Из органов. Только это секрет. Хватит языками чесать. Тебе еще Окуня волочить.
— Товарищи, я никого не выдам, — неожиданно прохрипел раненый, не открывая глаз. — Только можно мне укольчик какой-нибудь? Больно до невозможности. И хоть гранату дайте. Я в плен не хочу.
— Лежи спокойно, отдыхай, — Катя вновь полезла в кусты. Запасные обоймы к «парабеллуму», три гранаты, нож с пояса немца. Рацию разбить, затворы — вон. Окуневская винтовка пусть валяется, вон как ей вдрызг приклад расщепило.
Матеря вражеские кусты, сержант отдела «К» выбралась на свободу. Безрукая Мотя все еще возилась с пистолетом. Пришлось отобрать «ТТ», выбить перекошенную гильзу:
— Чистить оружие нужно, товарищ военфельдшер. Хоть изредка. И желательно в боевой обстановке патрон в стволе иметь.
— Не положено, — огрызнулась упрямая врачиха. — И вообще я пистолета боюсь.
— Так выбрось его. И сразу лапы вверх задирай. А то фрицы подстрелят ненароком.
— Я не смерти боюсь! У меня, если хочешь знать, цианид уже давно зашит, — растрепанная молодая женщина тряхнула ворот гимнастерки. — Я в партии с 40-го года. А ты мне перед фашистами юбку заворачивала.
— Ну ты, Мотя, даешь. Яд приготовила, а ляжку боишься оголить. От ляжек твоих прямая польза, — Катя кивнула на унтера с разнесенным черепом. — До победы уже поменьше гадов положить придется. Чего стесняться-то?
— Меня стошнит сейчас, — неуверенно заявила врачиха.
— Так отвернись, — Катя вспомнила о главном, принялась снимать с запястья мертвеца часы. Заодно забрала с ремня унтер-офицера подсумки к автомату, — эти были порядком забрызганы. Перестаралась товарищ младший лейтенант с изничтожением оккупанта.
— Ты это зачем? Часы? — сдавленно спросила врачиха. — Мародерство ведь.
— Часы — прибор необходимый в военном деле. Ты не стой. Вперед давай. Пока обстрел прекратился. Держи, пригодятся. — Катя кинула растерянной Моте два серых немецких пакета первой помощи.
На черном циферблате «Zenitha» — 5.03. Еще держится 386-я стрелковая в центре, и обе бригады морской пехоты на флангах стрелков намертво вцепились в высоты. Еще почти час в резерве.
Две гранаты за пояс, одну подбитой рыбе.
— Держись, товарищ Окунь. Будь жив.
На ходу подгоняя автоматный ремень, Катя зарысила по тропинке. Для начала заскочить на батарею, — там нашего незаменимого Чоботко могут припомнить…
— Стой! — завопила спохватившаяся врачиха. — Помоги бойца донести.
— Я на задании. Извини.
— Ты обязана! Мне одной не дотащить. Я приказываю как старшая по званию!
— Иди ты в задницу, — Катя на миг обернулась. — Я потом сама на гауптвахту явлюсь. После войны. Честное слово.
— Стой! Бойца из-за тебя ранили.
— Я помню. Чудеса чудесно исцелять не умею. Задание у меня.
— Сука ты! Беги-беги, подлюка. Только если ты своего парня ищешь, то не найдешь. Не туда бежишь.
Катя резко обернулась.
— Повтори?
Фельдшерица демонстративно наклонилась к раненому, попыталась ухватить под мышки. Бедняга Окунев застонал и обмяк.
Катя мигом оказалась рядом.
— Говори, коза крашеная. Если брешешь, могу и больно сделать…
— Не брешу, — военфельдшер глянула из-под слипшихся кудряшек челки. — Помню я твоего мордатого. Осколочное стопы у него.
