почтенных представителей, но никогда не претендовавшей на особенную знатность. После возвышения фаворита для фамилии его, переделанной на русский лад посредством окончания
Назначенный адъютантом, получивший орден Белого орла, чин камергера и осыпанный почестями и подарками, Корсак, или Корсаков, старался оправдать эти щедроты: уже будучи артистом, он пожелал сделаться ученым. Одному книгопродавцу было поручено устроить ему библиотеку.
– Какие книги угодно иметь вашему превосходительству?
– Ну, знаете: большие тома внизу, а маленькие книжки наверху – как у ее величества.
Как видно, молодому красавцу ученье шло впрок, и вечера, проводимые с глазу на глаз с императрицей среди драгоценных коллекций Эрмитажа, не были потерянным временем. К несчастью, здоровье у него оказалось плохое, и он начал кашлять кровью; сердце тоже было слабое: однажды императрица застала его в объятиях своего близкого друга, г-жи Брюс, также уверявшей, что любит артистов. Некстати отворившаяся дверь открыла Екатерине такую общность вкусов. Подозревали, что Потемкин не был совершенно чужд всей этой истории. Может быть он нашел таким образом случай сыграть штуку со своим вечным врагом, фельдмаршалом Румянцевым, братом графини Брюс, а может быть, он просто решил, что фавор продолжается слишком долго. Продолжался же он год и три месяца и стоил Екатерине около миллиона рублей: даже современные тенора не ценятся так дорого. Графиня Брюс была удалена на некоторое время в Москву, куда за ней последовал и отставной фаворит, и где он прожил спокойно до преклонных лет. Екатерина всегда относилась со вниманием к предметам своих бывших слабостей, находя, вероятно, что это лучший способ, чтоб другие относились так же к новым.
«Никогда уж не ожидала, чтоб мое письмо к естествоиспытателю попало в число образцовых произведений. Правда, генерал Ланской говорил мне, что оно прелестно; но ведь молодой человек, как бы тактичен он ни был, легко увлекается, а особенно, если имеет такую горячую душу, как он. Чтобы вы могли составить себе понятие об этом молодом человеке, надо вам передать, что сказал о нем князь Орлов одному из своих друзей: „Увидите, какого человека она из него сделает“!.. Он все поглощает с жадностью! Он начал с того, что проглотил всех поэтов с их поэмами в одну зиму; а в другую – нескольких историков. Романы нам прискучили, и мы пристрастились к Альгаротти [113] с братиею. Не изучая ничего, мы будем иметь бесчисленные познания и находить удовольствие в общении со всем, что есть самого лучшего и просвещенного. Кроме того, мы строим и сажаем; к тому же мы благотворительны, веселы, честны и исполнены кротости».
Эти строки, где видна манера Екатерины писать, а также и стиль ее эпистолярных разговоров с Гриммом, относятся к июню 1782 г., и он намекают на письмо, незадолго перед тем посланное ею Бюффону. Екатерина отдает своему доверенному отчет об успехах, уже оказанных новым избранным ею воспитанником. Он, по-видимому, подавал наилучшие надежды. В книге, где Коцебу взял на себя защиту – довольно неловкую – Екатерины и окружавших ее против отвратительного сочинения Массона, он относится несправедливо к молодому человеку, говоря: «Г. Ланской самый невежественный из придворных Екатерины, и сама императрица краснела, когда он заговаривал с нею». Надо разобраться в этом. Двадцатидвухлетний фаворит был, без сомнения, ни более, ни менее невежествен, чем большинство кавалергардов, его товарищей. Но Чернышевы и Орловы уже отучили Екатерину двадцать лет тому назад от чересчур большой требовательности в этом отношении, и ее двор никогда не имел претензии считаться центром образованности.
Ланской, происходивший из мелкопоместной дворянской семьи, получил, вероятно, воспитание такое же, как большинство окружавших Екатерину: умел с грехом пополам читать и писать по-русски и мог сказать несколько слов по-французски. Когда Екатерине вздумалось, в 1784 г. посоветовать ему вступить в переписку с ее западными друзьями-литераторами, ей пришлось исполнять должность секретаря. Письма фаворита к Гримму, относящиеся к этому времени, всё, с первого до последнего слова, написаны рукой императрицы. Они, конечно, от этого ничего не теряют.
Вот образцы:
«Видите, милостивый государь», – речь идет от имени Ланского, – «каким я пользуюсь секретарем; он утверждает, что мой глуп, как плошка; мне же думается, что профессиональная зависть заставляет так говорить людей. Я буду очень доволен настоящим, если он будет писать не свои мысли, а мои».
В следующем письме фаворит сообщает «страстотерпцу» о посылке пятидесяти тысяч рублей на покупку собрания картин у графа Бодуэна и прибавляет при том:
«Если бы понадобилось больше, то следуемое будет выслано, лишь только весть об этом дойдет до вашего покорного слуги или до его секретаря, имя которого, также как почерк, – по его уверению – вам известны. Этот секретарь, как вы знаете, личность очень добрая и мягкая, и я очень рад мимоходом похвалить его, тем более что он довольно точно исполняет свою обязанность – усерден, расторопен, весел, вообще добрый малый; – служит мне безвозмездно своим пером и часто советом, больше чем мне надо. Он мне говорит, что вы находите его забавным оригиналом».
Одно только письмо, помеченное 31 мая 1784 г., писано рукой самого Ланского. Оно очень правильно написано, но близоруко и не видеть значения: это сочинение прилежного ученика. И действительно, после его смерти Екатерина писала: «Он старательно учился и делал большие успехи». Ланской брал уроки у некоего шевалье де Серр, с которым был знаком еще до своего возвышения. Этот шевалье рассказывал часто, что до того, как сделаться первым русским вельможей, Ланской имел всего пять рубашек. Однажды ночью, не имея приюта, кавалергард явился к шевалье, просясь переночевать. Де Серр положил его на полу возле своей кровати в своей скромной комнате эмигранта, еще не успевшего пристроиться. Несколько недель спустя, занимая великолепные апартаменты, предназначенные для избранников, Ланской пригласил своего гостеприимного приятеля, принял его очень любезно, угостил ужином и, выразив желание оставить его ночевать у себя, улегся на постель, приглашая гостя последовать его примеру, расположившись – на полу. Де Серру пришлось покориться; но вряд ли ему снились приятные сны. [114]
Не довольствуясь изучением французского языка, фаворит, очевидно, старался заинтересоваться произведениями искусства, которыми Екатерина любила окружать себя.
«Он чуть было не упал в обморок», – если верить словам Екатерины, – «узнав, что Гримм пропустил случай купить для него драгоценную коллекцию древних камней».[115] По-видимому, это был молодой человек заурядный, но приятный в обращении. Открытый и указанный Екатерине все тем же Потемкиным, он имел в глазах последнего то преимущество, что не предъявлял требования сверх получаемого по своему положению. Беспечный от природы, он даже у Екатерины отнимал охоту к честолюбивым планам, имевшимся у нее в виду для него. Лень, а может быть, здравый смысл, мешали ему принимать какое-либо участие в государственных делах. Его возлюбленной приходилось довольствоваться для него внешним блеском чисто декоративных должностей. Он – подобно своим предшественникам – получил чин генерала, камергера, шефа кирасирского полка и орден Полярной звезды. Екатерина поручила Храповицкому справиться, не найдется ли чего о предках Ланского в известной «Бархатной книге», заключающей в себе генеалогию дворянских родов. Но там ничего не оказалось. Деньгами, дворцами, землями и бриллиантами императрица передала Ланскому огромную сумму в семь миллионов рублей. В этом отношении отказа с его стороны не бывало. У молодого красавца были свои недостатки. Он очень любил деньги и не прочь был выпить. В современных записках сохранился рецепт придуманного им пунша, которым он часто злоупотреблял: смесь токайского вина, рома и ананасного сока. Кроме того, у фаворита была очень неприятная семья – ужасные братья, о которых Екатерина часто упоминает в своих письмах к Гримму, относящихся к этой эпохе. Императрица отправила их в заграничное путешествие и наблюдала, чтоб они не слишком безобразничали в чужих краях; сам же фаворит, отличавшийся полной беспечностью в этом отношении и вовсе не склонный к непотизму, не заботился о них ни крошки. Тяжесть падала главным образом на плечи «козла отпущения» императрицы; и ему приходилось очень трудно.
В 1782 г. он должен был обратиться к вмешательству французских властей, чтобы арестовать в Бар-
