Иммануэль Валлерстайн
После либерализма
После либерализма
Введение. После либерализма?
Разрушение Берлинской стены и последующий развал СССР были с радостью встречены как падение коммунистических режимов и крах марксизма-ленинизма — одной из идеологических сил современного мира. Очевидно, так оно и есть. Эти события также отмечались как окончательная победа идеологии либерализма. Такое утверждение означает совершенно неверное восприятие действительности. Совсем наоборот, именно эти события
Эта книга посвящена подробному изложению данного тезиса. В нее вошли очерки, опубликованные в период с 1990 по 1993 гг. Они были написаны в период величайшего идеологического смятения, когда поначалу охвативший многих наивный оптимизм начал сменяться все более широко распространявшимися и нарастающими страхом и тревогой, вызванными наступающим всемирным хаосом.
О том, что произошло в 1989 г., много писали как о завершении периода 1945–1989 гг., считая его датой поражения СССР в холодной войне. В этой книге утверждается, что эту дату полезнее было бы рассматривать как конец периода 1789–1989 гг., иначе говоря, времени победы и поражения, взлета и постепенного упадка либерализма как глобальной идеологии — я называю ее геокультурой — современной миросистемы. Таким образом, 1989 г. знаменует собой окончание политико-культурной эпохи — эпохи впечатляющих технических достижений, — на протяжении которой большинство людей верили в то, что лозунги Французской революции отражают непреложную историческую истину и если не сейчас, то в самом ближайшем будущем они обязательно должны воплотиться в жизнь.
Либерализм никогда не был учением левых сил; по сути своей, он всегда оставался доктриной центристов. Его сторонники были уверены в собственной сдержанности, мудрости и гуманности. Они выступали одновременно и против архаического прошлого с несправедливостью его привилегий (которое, по их мнению, олицетворяла собой идеология консерватизма), и против безрассудного уравнительства, не имевшего оправдания ни в добродетели, ни в заслугах (которое, как они считали, было представлено социалистической/радикальной идеологией). Либералы всегда стремились дать определение той части политического спектра, к которой они не принадлежали, как состоящей из двух крайностей, в то время как сами они занимали в нем золотую середину. В 1815–1848 гг. они заявляли, что в равной мере выступают как против реакционеров, так и против республиканцев (или демократов); в 1919–1939 гг. — против фашистов и коммунистов; в 1945–1960 гг. — против империалистов и радикальных националистов; в 80-е гг. — против расистов и шовинистов.
Либералы всегда заявляли, что либеральное государство — реформистское, строго придерживающееся законности и в известной степени допускающее свободу личности — является единственным типом государства, которое может быть гарантом свободы. И для относительно небольшой группы людей, на страже свободы которых стоит такое государство, это, возможно, так и было. Но, к сожалению, группа эта всегда оставалась меньшинством, неизменно стремящимся стать подавляющим большинством. Либералы всегда заявляли, что только либеральное государство может гарантировать порядок без репрессий. Критики справа отвечали на это, что либеральное государство в своем нежелании прослыть репрессивным допускало — а по сути поощряло — беспорядок. Критики слева, напротив, всегда утверждали, что на самом деле главной заботой стоящих у власти либералов является порядок, и что они прибегают к самым настоящим репрессиям, лишь слегка их вуалируя.
Дело не в том, чтобы вновь говорить о достоинствах или ошибках либерализма как исходной основы справедливого общества. Скорее, наша задача рассмотреть историческую социологию либерализма. Нам надлежит всесторонне проанализировать его историческое становление после Французской революции; его ослепительный взлет к победе в качестве господствующей идеологии сначала лишь в нескольких государствах (хотя и наиболее могущественных), а потом и в миросистеме в целом; и его столь же внезапный упадок в последние годы.
Происхождение либерализма в эпоху политических потрясений, начатых Французской революцией, широко обсуждались в специальной литературе. Утверждение о том, что либерализм стал основным символом веры, исповедуемой геокультурой миросистемы, несколько менее очевидно. В то время как большинство специалистов согласится с тем, что либерализм победил в Европе к 1914 г., некоторые станут утверждать, что в то время начался его упадок, я же считаю, что апогей его расцвета приходился на период после 1945 г. (вплоть до 1968 г.) — эпоху гегемонии США в миросистеме. Более того, моя точка зрения о том, как либерализм победил — его теснейшие связи с расизмом и европоцентризмом, — будет многими оспариваться.
Тем не менее, я полагаю, что основное желание поспорить вызовет тезис о том, что крах коммунистических режимов представляет собой не окончательный успех либерализма как идеологии, а решительный подрыв способности либеральной идеологии продолжать играть свою историческую роль. Чтобы убедиться в этом, достаточно сказать, что одна из версий данного тезиса оспаривается пещерными правыми во всем мире. Однако, многие из них либо циники, манипулирующие лозунгами, либо безнадежные романтики, тоскующие по утопии мира, вращающегося вокруг домашнего очага, который на деле никогда не существовал. Многие другие просто напуганы надвигающейся ломкой мирового порядка, которая, как они отчетливо понимают, сейчас и происходит.
Отрицание либерального реформизма сейчас имеет место в Соединенных Штатах под лозунгом Контракта с Америкой[1], одновременно оно силой насаждается во всех странах мира через посредство помощи Международного валютного фонда. Не исключено, что эта открыто реакционная политика вызовет ответную политическую реакцию в самих Соединенных Штатах, как это уже происходит в Восточной Европе, поскольку такая политика скорее ухудшает, нежели улучшает, непосредственное экономическое положение большинства населения. Но эта ответная реакция не приведет к возврату веры в либеральный реформизм. Она будет означать лишь то, что навязываемая сейчас воспрянувшими духом реакционерами доктрина, сочетающая притворное пресмыкательство перед рынком с законодательством, направленным против бедных и чужаков, не может предложить реальной альтернативы невыполненным обещаниям реформизма. В любом случае, мои доводы — иные. Мои тезисы созвучны позиции, которую в одном из очерков я назвал «современностью освобождения». Мне кажется, нам пора трезво взглянуть на историю либерализма, чтобы увидеть, что можно спасти после его краха, и понять, как можно бороться в трудных условиях неопределенности того наследия, которое либерализм завещал миру.
Я далек от мысли рисовать реальность лишь в мрачных тонах. Но мне бы совсем не хотелось восхвалять ее и писать о ней заезженные банальности. Я верю в то, что период, который наступит после либерализма, станет временем острой политической борьбы, более важной, чем любые другие баталии последних пяти столетий. Я вижу силы, цепляющиеся за привилегии, которые прекрасно знают, что «все должно меняться ради того, чтобы ничего не изменилось». Они умело и изобретательно работают над тем, чтобы воплощать этот принцип в жизнь. Я вижу силы освобождения, которые выдохлись в прямом смысле этого слова. Им застилает взгляд историческая тщетность политического проекта, которому они отдали 150 лет борьбы — проекта общественных преобразований через достижение государственной власти в одном государстве за другим. Они уже вовсе не уверены в том, что существует альтернативный проект. Но прежний проект — стратегия мировых левых сил, потерпел крах, прежде всего потому, что был насквозь пропитан либеральной идеологией, настоян на ней, даже его наиболее ярко выраженные антилиберальные, «революционные» варианты, такие как ленинизм. Пока не будет внесена ясность в вопрос о том, что же
