— Да ты и сам недавно заявил, что принимал участие в тайных трапезах этих преступников… И я просто мечтаю услышать от тебя убедительные объяснения. Ты рассеешь наши подозрения, не так ли? Ведь мы тут все твои друзья, Минуций, и тебе нечего стесняться.
— Сплетни — не более того, — отчаянно запротестовал я. — Ты, цезарь, всегда презирал клевету и клеветников, и я удивлен, что ты вообще слушаешь подобные вещи.
— Но ты сам вынудил меня сделать это, Минуций, — мягко произнес Нерон. — Я хорошо отношусь к тебе, и мое положение крайне затруднительно. Политические интересы требуют быстро и строго покарать христиан, иначе слухи о том, что я приложил руку к поджогу Рима, будут и впредь будоражить горожан. А может, ты тоже веришь этим слухам, как и некоторые сенаторы, давно завидующие мне?..
Нерон сделал небольшую паузу, вскинул голову и продолжил:
— Итак, ты возражаешь против моего намерения наказать христиан. Надеюсь, однако, что ты понимаешь: твое поведение не идет на пользу государству. Мало того: оно доказывает, что ты недоволен мною и моим правлением. По-видимому, ты являешься христианином и боишься умереть вместе со своими единоверцами; вот почему ты так упорно отказываешься предоставить мне диких животных. Ведь тебе известно, что христиане — враги человечества и лично мои. Кстати, после казни их имущество непременно перейдет в государственную казну. Так как же? Ты действительно любишь сектантов и своих зверей больше, чем меня и собственную жизнь?
Он улыбался. Он был доволен собой, ибо знал, что загнал меня в ловушку.
Я сделал вид, что размышляю, хотя все уже было решено.
В свое оправдание, Юлий, я, однако, могу сказать, что в первую очередь я подумал о моем еще не родившемся ребенке — то есть о тебе, сын мой, — и о твоей матери Клавдии; лишь потом я вспомнил о себе.
Разумеется, я сдался.
— Что ж, может, животные и впрямь набросятся на людей, если мы облачим последних в волчьи или медвежьи шкуры. Все-таки запах значит очень много. Но я настаиваю на нескольких днях подготовки, цезарь! Невозможно устроить приличное представление за одну ночь!
Все с облегчением рассмеялись, и никто больше не поминал о моих связях с христианами. Возможно, впрочем, что Нерон хотел просто попугать меня и никогда не привел бы свои угрозы в исполнение. А животных моих он все равно бы присвоил. Финансовые отчеты можно было при желании истолковать двояко, потому что я частенько записывал собственные расходы в дебет государственной казне и даже личной казне самого императора.
В общем, я и сейчас полагаю, что поступил совершенно правильно. Ну, ответь, какую пользу извлекли бы христиане из казни несгибаемого упрямца по имени Минуций Манилиан?
Учти, однако, что, соглашаясь на предложение императора, я не имел ни малейшего представления о замыслах, зревших в седой голове моего отца.
Короче говоря, прежде чем на небе появились первые звезды, Нероновы глашатаи объявили римлянам о грядущем спектакле в цирке на Ватиканских холмах. Процессия же христиан еще даже не добралась туда.
Я так торопился к себе в зверинец, что мы успели наметить программу лишь в общих чертах. Ведь нынешней ночью мне еще предстояло отобрать подходящих животных и переправить их через реку, что само по себе было делом весьма нелегким.
Оказавшись наконец в зверинце, я немедленно разбудил всех служителей — дрессировщиков, укротителей и их помощников-рабов — и велел им зажечь побольше масляных плошек и факелов, чтобы вокруг стало светло как днем.
Рабы засуетились, забегали, в темноте налетая друг на друга.
Животные, конечно, тоже забеспокоились и начали метаться по своим загонам, не понимая, зачем люди так шумят и суетятся.
Грохот повозок и телег, запряженных волами, сливался с ревом диких быков, трубными призывами слонов и глухим рыком львов и разносился по всем окрестным кварталам, достигая самого Марсова поля, так что сонные обыватели в панике выскакивали из своих временных жилищ в уверенности, что пожар вспыхнул вновь.
Наших собственных повозок нам не хватило, чтобы погрузить животных и все необходимое для представление в Ватиканском цирке, и мне пришлось реквизировать огромные деревянные колымаги, на которых обычно возили строительный камень из находящихся за городом каменоломен.
Разгрузить их Тигеллин поручил когорте своих преторианцев. Желая задобрить солдат, валящихся с ног от усталости, я дал им денег и вина, и они незамедлительно взялись за работу.
Самым сложным оказалось переубедить Сабину, Которая налетела на меня с упреками, как только, разбуженная шумом, покинула ложе Эпафродия.
— Ты с ума сошел, — кричала он, размахивая руками и пытаясь помешать мне погрузить на телеги клетки с ее любимыми львами. — Что ты делаешь? Да как ты смеешь?!
Она ни за что не хотела отдавать мне своих дрессированных львов, вопя, что если животные примут Участие в спектакле Нерона, то весь ее труд по их усмирению пойдет насмарку, ибо им ни в коем случае нельзя пробовать человеческое мясо.
К счастью, Эпафродий проявил рассудительность и самолично загнал в клетку трех неприрученных львов, лишь два месяца назад привезенных из Африки.
Худшее, однако, заключалось в том, что всех животных недавно сытно накормили. Несколько старых рабов, хорошо помнивших представления
Клеток для диких быков у нас вовсе не оказалось, так как обычно их попросту проводили по тщательно огражденному мосту и подземному тоннелю прямо к конюшням, располагавшимся в деревянном амфитеатре. Следовательно, надо было как-то изловчиться, поймать их, связать прямо на траве загона и погрузить на колымаги.
Попытайся представить себе, Юлий, как это происходило — в темноте, освещаемой мерцающим огнем факелов, среди страшного шума, поднятого служителями и пугавшего разбегавшихся в разные стороны животных, — и признай, что твой отец заслуживает некоторого уважения за то, что сумел справиться с этим сложным заданием еще до рассвета.
Ведь ты наверняка понимаешь, что мне нельзя было остаться в стороне, особенно после того, как двух неопытных преторианцев быки забодали насмерть, а еще четверых так помяли, что те навсегда остались калеками. Думаю, стоит упомянуть, что быков было тридцать, поэтому можно себе представить, что творилось в загоне, когда неопытные солдаты пытались поймать животных.
Меня тоже один раз сбили с ног, так что я получил несколько царапин, однако до вывихов и переломов дело не дошло, а боли я даже не почувствовал: не до того было.
Чуть позже меня сильно ударил лапой один из медведей, но я едва ли не обрадовался этому, ибо понял, насколько мощны и свирепы звери, которым предстоит вскоре развлекать взыскательную римскую публику.
Были срочно разбужены все столичные обувщики и портные.
Звериных шкур у нас оказалось в избытке, потому что с недавних пор — под влиянием изысканных греческих нравов — мода вешать их на стены или покрывать ими ложа пошла на убыль.
Это, конечно, нанесло мне значительный финансовый урон, но зато теперь я благодарил судьбу: мои склады были полны.
Когда лучи утреннего солнца позолотили цирк Нерона, там уже вовсю кипела работа. На арене толкалось множество людей. Туда пришли актеры с яркими театральными костюмами, перекинутыми через руку, прибыла новая когорта преторианцев, которой было велено врыть в землю деревянные столбы, вслед за преторианцами появилось несколько десятков рабов, сразу принявшихся хлопотать возле этих столбов и на скорую руку возводить вокруг них навесы и хижины. На середину же арены с большим трудом приволокли огромную каменную глыбу.
Повсюду то и дело вспыхивали яростные споры, иногда переходящие в потасовку: каждый считал свое занятие самым важным и не желал уступать место или ожидать какое-то время, чтобы наконец получить
