по защите отечества от опасной угрозы и выразили удовлетворение тем, что он обнаружил истинных поджигателей Рима. После того, что случилось, болтливые языки умолкнут, и глупые слухи перестанут будоражить вечный город.
Со своей стороны консулы высказываются за то, чтобы краткое изложение речи Нерона было опубликовано в сенатском вестнике, и одобряют предложение закрыть собрание. В соответствии со своими обязанностями они спрашивают почтенных отцов-сенаторов, не желает ли кто-нибудь из них высказаться, хотя, как им кажется, все и так совершенно ясно.
Сенатор Тразея Пет[37], тщеславие которого было уязвлено выпадом Нерона против стоиков, иронически предложил, чтобы сенат тут же вынес решение о необходимости благодарственного подношения богам в связи с отвращением от города столь великой опасности.
Благодарственные подношения неоднократно совершались по поводу целого ряда позорных деяний. Почему же христиане не заслуживают подобного почета? Нерон, видимо, опасается колдовства, кое ему столь же немило, сколь и пренебрежение христиан театром.
Нерон притворился, что ничего не слышал; оь лишь топнул ногой, чтобы ускорить процедуру, сенат быстро проголосовал за обычное жертвоприношение Юпитеру и другим богам.
Консулы нетерпеливо спросили, хочет ли кто-либо еще говорить.
И тут, совершенно вопреки своей привычке, мой отец, Марк Мецентий Манилиан, поднялся на ноги, чтобы его голос был лучше слышен, и, запинаясь, попросил слова.
Несколько сенаторов, сидевших рядом, ухватили отца за тогу и шепотом принялись уговаривать его помолчать, так как им казалось, что он пьян. Но мой старик подобрал свою тогу, перекинул ее через руку, и начал говорить; его лысая голова тряслась от гнева.
— Консулы, уважаемые сенаторы и ты, Нерон, первый среди равных, — сказал он. — Все вы знаете, что я редко выступал на заседаниях сената. Я не могу похвалиться великим государственным умом, хотя семнадцать лет я делал все, что мог, ради общего блага в комитете по восточным делам. В этих старинных стенах я видел и слышал много бесчестных и отталкивающих вещей, но никогда еще не приходилось мне наблюдать такого бесстыдства, как в это утро. Неужели мы пали так низко, что римский сенат молчаливо соглашается казнить, насколько мне известно, тысячи мужчин и женщин, среди которых есть сотни наших сограждан и даже несколько всадников — причем соглашается казнить их самой жестокой казнью, по недоказанному обвинению и без судебного разбирательства? Неужели отцы-сенаторы столь кровожадны?
Послышались крики неодобрения, и Тигеллину разрешили дать объяснение.
— Среди них нет ни одного всадника, — сказал он. — Либо же они скрыли это, стыдясь своего преступления.
— Правильно ли я понимаю тебя? — спросил Нерон с плохо скрываемым нетерпением. — Итак, ты ставишь под сомнение мою честь и мое чувство справедливости?
— Я сыт унижениями по горло, и они уже душат меня, — продолжал мой отец. — И я свидетельствую, что сам был в Иерусалиме и Галилее в дни Понтия Пилата, и на моих глазах распинали Иисуса из Назарета, которого называют Христос и который действительно есть сын божий, ибо я своими собственными глазами видел, что его могила была пустой, потому что он воскрес из мертвых на третий день. Евреи же лгут, когда отрицают это.
Многие закричали, что старый сенатор сошел с ума, но наиболее любопытные потребовали, чтобы он продолжал. Большинство сенаторов затаило злобу на Нерона и на императорскую власть вообще. Всегда помни об этом, Юлий, сын мой.
Итак, отцу разрешили говорить.
— Возликовав душой, я, слабый человек, — промолвил он, — принял Христа уже давно, хотя и не мог жить по его заветам. Но, я думаю, он простит мне мои грехи и, быть может, позволит мне занять место в его царстве, каким бы оно ни оказалось, а каково оно — это мне пока не ясно. Я думаю, однако, что это царство милосердия, покоя и чистоты, оно либо здесь, на земле, либо там, на небе, либо где-то еще. Но это царство — не политическое. Поэтому и христиане не имеют политических целей; они лишь считают, что истинная свобода человека — в Христе и в том, чтобы следовать по его пути. Путей в жизни может быть много, и я никому не предлагаю искать различие между ними, но я верю, что все они в конце концов приведут в его царство. Иисус Христос, Сын Божий, помилуй мою грешную душу!..
Тут консулы прервали его, так как он отклонился от сути и пустился в философские рассуждения.
— Я не желаю больше испытывать ваше и свое терпение всякой чепухой, — с досадой заявил Нерон. — Марк Манилиан уже сказал все, что хотел сказать. И я всегда считал, что мой отец, Божественный Клавдий, был не в своем уме, когда казнил свою жену Мессалину, а вместе с ней такое множество благородных граждан, что впоследствии был вынужден заполнить сенат изрядным количеством бесполезных людей. Слова Марка Манилиана доказывают, что он не достоин своей пурпурной каймы и золотого перстня. Надеюсь, всем вам ясно, что его ум в смятении, о причине которого я не осведомлен. И я предлагаю, принимая во внимание его почтенный возраст, удалить бывшего сенатора из нашего круга и сослать на окраину империи для восстановления умственного здоровья. По этому вопросу мы все, конечно же, единодушны, и я не вижу надобности голосовать.
Однако некоторые сенаторы, поняв, что все равно отвечать за их поведение придется другому, захотели досадить Нерону. Поэтому они призвали Марка продолжать, если, разумеется, тому есть что добавить. Но первым взял слово Тразея Пет.
— Да, — проговорил он, притворившись наивным, — мы все согласны, что Марк Мецентий сошел с ума. Но божественное умопомешательство иногда делает людей провидцами. Возможно, этот пророческий дар он унаследовал от своих этрусских предков. И если он не верит, что христиане подожгли Рим, каким бы правдоподобным это ни казалось после того, что мы только что услышали, тогда, быть может, он назовет нам истинных виновников пожара?
— Смейся надо мной сколько угодно, Тразея Пет, — сердито ответил мой отец, — но поверь: твой конец тоже близок. Не нужно иметь дар ясновидца, чтобы понять, что я никого не обвиняю в поджоге Рима, даже Нерона, хотя очень многие из вас и хотели бы услышать, как подобное обвинение будет выдвинуто вслух, а не шепотом. Но я не знаю, виноват ли император. Я просто верю сам и прошу верить всех вас, что христиане не имеют отношения к поджогу Рима. Я совершенно убежден в этом.
Нерон грустно покачал головой и поднял руку.
— Я ясно дал понять, что не виню всех христиан, — сказал он. — Но у меня были достаточные основания осудить многих из них как врагов общества. Если же Марк Манилиан хочет заявить о том, что он сам является врагом рода человеческого, то дело становится серьезным и не может больше рассматриваться как простой случай душевного расстройства.
Но Нерон глубоко ошибался, если думал, что может испугать моего отца и заставить его замолчать. Отец был упрямым человеком, несмотря на свой добродушный и тихий нрав.
— Однажды вечером, — продолжал он, — на берегу озера в Галилее я встретил рыбака, на теле которого виднелись шрамы от ударов бича. У меня есть причина верить, что это был воскресший Иисус из Назарета. Он сказал мне, что я умру оттого, что буду восхвалять его имя. Я не понял его тогда, решив, будто он предсказывает мне нечто дурное. Но теперь я прозрел, и я благодарен ему за это пророчество. Итак, я славлю Иисуса Христа, Сына Божьего, и заявляю, что я — один из христиан. Я участвую в их обрядах, разделяя их мысли и вкушая их священную еду, и я приму то же наказание, что и они. И еще, уважаемые отцы-сенаторы: если вы этого еще не знаете, то сообщаю вам, что Нерон есть злейший враг рода человеческого. И вы ничуть не лучше своего императора, ибо покорно терпите его безумную тиранию.
Нерон шепнул что-то консулам, и те немедленно объявили собрание тайным. Римские граждане, сказали они, не должны узнать об этом постыдном деле. Подумать только: римский сенатор признается в том, что является приверженцем мерзкого суеверия!
Мой отец добился своего. Сочтя голосование излишним, консулы заявили, что сенат постановил лишить Марка Мецентия Манилиана широкой пурпурной каймы и сандалий с красными завязками.
Два сенатора, выполняя это решение, на глазах у всего собрания сняли с моего отца тогу и тунику, стащили с его ног почетные сандалии и разломали его скамеечку из слоновой кости.
Едва закончилась эта, прошедшая в полной тишине, процедура, как неожиданно поднялся со своего
