тут еще на мое несчастье я застал у нас тетушку Лелию, ожесточенно спорившую с Сабиной. Тетушка явилась, чтобы забрать тело Симона-волшебника, которого она по иудейскому обычаю намеревалась похоронить несожженным. У Симона, как оказалось, не было, кроме нее, ни единого друга, могущего сослужить ему эту последнюю грустную службу. Иудеи и еще некоторые люди рыли за городскими стенами подземные пещеры и хоронили в них своих мертвецов, не предавая тела огню. Тетушка Лелия потратила уйму времени, прежде чем разведала, где же находятся эти таинственные могильники.
Я выяснил, что в положенный срок никто не забрал тело Симона-волшебника, и потому оно, как и трупы погибших в зверинце рабов, было отдано на съедение хищникам. Вообще-то мне не нравился такой обычай, хотя это, естественно, позволяло уменьшить расходы на содержание зверинца. Нужно было лишь следить, чтобы мясо не было испорченным, и я строго-настрого запретил подчиненным скармливать зверям людей, умерших от болезней.
Надо отдать должное Сабине, выслушав причитания тетушки Лелии, она тут же сообразила, как ей следует поступить. Поскольку Симон-волшебник был очень известным человеком, она не стала отделываться отговорками, а признала, что погибший заслужил погребение по обычаю своего народа и быстро отправила в амфитеатр нескольких рабов. Кое-что им спасти удалось: отогнав львов на безопасное расстояние, они подобрали обглоданный череп и несколько костей.
Торопливо уложив останки мага в урну, я передал ее тетушке, попросив, чтобы она ради собственного спокойствия ни в коем случае не поднимала крышку. Сабина презрительно вздернула подбородок: она не понимала таких тонкостей.
С этого вечера мы стали ночевать в разных комнатах, и я с горечью заметил, что сплю просто отлично, потому что мне уже не нужно защищаться от львят, которые вечно возились вокруг нас и у которых за последнее время прорезались довольно-таки острые зубы.
После гибели Симона-волшебника тетушка Лелия как-то быстро утратила интерес к жизни и остатки разума. Она давно уже превратилась в старую женщину, седую и морщинистую, но если прежде тетушка все же пыталась скрыть свою немощь нарядами, париками да румянами, то теперь она, одетая весьма небрежно, являлась в мой дом и бродила по нему, что-то невнятно бормоча себе под нос или рассказывая нам о давно прошедших временах, которые она помнила куда лучше, чем то, что было с ней вчера.
Вскоре я стал замечать, что она не в состоянии ответить, кто у нас нынче император и путает меня с моим отцом, и я решил как можно чаще оставаться в моем старом доме на Авентине. Сабина была не против. Наоборот, казалось, теперь ее властолюбие вполне удовлетворялось тем, что она сможет распоряжаться зверинцем как единственная его хозяйка.
Она прекрасно ладила с дрессировщиками, не смотря на то, что они, весьма умелые и искусные в своем деле, были как правило людьми малообразованными и даже невежественными и не могли говорить ни о чем другом, кроме своих зверей. Сабина следила за выгрузкой животных с кораблей и гораздо лучше меня умела торговаться с купцами. Но главное, что ей удалось сделать, это приучить всю прислугу зверинца к строжайшей дисциплине.
Спустя некоторое время я вынужден был признаться себе, что у меня, собственно говоря, не так уж много дел. Надо было только не забывать каждый месяц давать Сабине деньги. Поступлений из императорской казны не хватало ни на содержание зверей, ни тем более на новые приобретения. Потому-то мне и дали понять, что управляющий зверинцем — это почетная должность, предполагающая большое личное состояние.
Мне давала неплохие доходы торговля мылом моего галльского отпущенника; другой отпущенник — египтянин — занимался изготовлением модных притираний для женщин, и Геракс присылал из Коринфа щедрые дары. Мои вольноотпущенники охотно вкладывали средства в новые предприятия. Мыловар сбывал свои пахучие изделия во всех крупных городах империи, а Геракс в Коринфе наживался на спекуляциях земельными участками. И только зверинец не приносил мне ровным счетом ничего.
В Риме давно не хватало жилья, и я, желая заработать на этом, велел построить на опустошенном пожаром земельном участке, дешево приобретенном мной благодаря тестю, семиэтажный доходный дом. Кое-какие деньги принесли снаряженные мною в Фессалию, Армению и Африку экспедиции по отлову диких зверей, которых я продавал в провинциальные города. Впрочем, лучших хищников я, разумеется, оставлял себе.
Вскоре стали поступать и доходы от кораблей, плававших из Красного моря в Индию и частично мне принадлежавших, ибо на них часто доставляли всяческих редких животных.
Заключив соглашение с неким арабским шейхом, Рим получил крепость с размещенным там постоянным гарнизоном на южном побережье Красного моря. Это было весьма кстати, поскольку жители империи богатели и хотели покупать как можно больше предметов роскоши, а наглые парфяне не пропускали римские караваны через свои земли, назвавшись посредниками и требуя огромной доли прибыли.
Александрия от этого только выиграла, а вот такие большие торговые города, как Антиохия и Иерусалим, стали терпеть убытки, потому что цены на товары из Индии резко упали. Тогда венные сирийские торговцы через своих доверенных лиц стали распространять в Риме слухи, что вот-вот разразится война с Парфией, ибо необходимо открыть сухопутные торговые пути в Индию.
Как только в Армении воцарилось спокойствие, Рим вступил в переговоры с гирканами, населявшими земли у соленого Каспия к северу от Парфянского царства. Таким образом в обход парфян была проторена дорога в Китай и появилась возможность везти шелка и другие товары по Черному морю в Рим. Честно говоря, обо всем этом у меня были весьма смутные представления, как, впрочем, и у многих моих сограждан. Так, например, некоторые говорили, будто верблюжьи караваны с товарами идут из Китая до побережья Черного моря целых два года; однако здравомыслящие люди не верили, что существуют страны, расположенные так далеко. Они справедливо полагали, что подобные россказни были выгодны торговцам, желавшим оправдать баснословные цены на свои товары.
Когда Сабину посещало скверное настроение, она требовала от меня, чтобы я сам отправлялся за новыми зверями: за тиграми в Индию, за драконами, о которых ходило столько удивительных ле генд, в Китай, или же в знойную Нубию за носорогами. Я сердился на жену, и временами мне действительно хотелось все бросить и возглавить какую-нибудь экспедицию, но в конце концов разум всегда побеждал, и я говорил себе, что опытные люди вроде меня способны на нечто большее, чем ловля тигров или борьба с тяготами дальних странствий.
Потому ежегодно в день смерти моей матери я давал свободу рабу из зверинца и снаряжал его в путешествие за хищниками. Одного такого грека-вольноотпущенника, большого, надо сказать, любителя приключений, я отправил в Гирканию, велев попытаться достичь Китая. Поскольку грек был довольно искусен в письме, я надеялся получить от него толковый отчет о путешествии, чтобы создать потом новую книгу. Но грек этот точно в воду канул.
После смерти Британника и моей женитьбы наши пути с Нероном постепенно разошлись. Когда сейчас я думаю об этом, мне кажется, что брак мой с Сабиной явился в известном смысле бегством от императорского окружения. Наверное, именно поэтому я так внезапно и безоглядно влюбился в нее.
Когда у меня вновь появилось свободное время, я стал приглашать в свой дом римских писателей. Марк Анней Лукан, сын одного из племянников Сенеки, охотно беседовал со мной, потому что я без лести хвалил его поэтическое дарование. Петроний, который был старше меня всего на несколько лет, с удовольствием прочел мою маленькую вещицу о приключениях в стане киликийских разбойников и с одобрением отзывался об умелом использовании мною народного языка.
Петроний казался мне человеком глубоко образованным, поставившим себе целью саму жизнь свою превратить в произведение искусства, — конечно, лишь после завершения политической карьеры. Его общество, однако, утомляло меня, потому что он имел неприятную привычку днем спать, а ночью бодрствовать; он утверждал, будто с наступлением темноты в Риме становится так шумно, что заснуть просто невозможно.
Я взялся писать нечто вроде трактата о диких зверях — об их ловле, повадках, об уходе за ними и их дрессировке. Опасаясь, что читатели заскучают, я попутно рассказывал многочисленные удивительные случаи из жизни животных, которые произошли на моих глазах или на глазах моих знакомых, причем я использовал право любого писателя слегка приукрашивать события, дабы повествование было захватывающим. Петроний сказал, что книга должна получиться в высшей степени занимательной, и даже позаимствовал из нее для своих собственных сочинений несколько соленых выражений, любимых
