думаю, я никогда бы не покинул Рим, поскольку мне было бы легче расстаться со своим положением и даже жизнью, чем потерять тебя. Когда я пишу эти строки, мой рассудок находится в состоянии необычайной бодрости, поскольку он беспрестанно ищет грань между тем, что я видел собственными глазами, и тем, что мне лишь приходилось слышать.
Даже если я не стану отсылать тебе это письмо, мне кажется· необходимым скрупулезно записать все то, свидетелем чего я стал; я также буду описывать вещи, не имеющие значения, поскольку: мне еще трудно определить, что в этой истории имеет значение, а что его начисто лишено. Возможно, мне удалось стать свидетелем прихода нового бога! В глазах тех, кто никогда не переживал ничего подобного, это может показаться полным абсурдом, однако – если предположить, что все это мне не привиделось, – то, что сегодня лишено смысла, завтра может оказаться преисполненным им. Когда я пишу эти слова, то обращаюсь к очевидному, дабы заслужить прощения за свою говорливость. Но если все действительно было так, то мир скоро изменится, он уже изменился, и мы находимся на пороге новой эры.
Сидящий внутри меня страж защищает меня от веры в то, во что мне хотелось бы верить; но разве я сам когда-либо желал того, что уже произошло и что никто и никогда не мог предвидеть? Нет и еще раз нет, я никогда бы не смог себе такого представить! Даже во сне у меня не могло возникнуть подобных мыслей, поскольку мои мечтания никогда не простирались дальше земного бытия. Здесь же речь идет о чем-то отличном от всего этого, смысл чего я еще не могу уяснить. Я без конца себе повторяю, что не должен, ведомый одним лишь тщеславием, видеть в случившемся то, чего в нем нет: кто ты такой, Маркус, чтобы все это случилось именно с тобой? Мне хорошо известно, сколь мало я значу. Тем не менее нельзя отрицать виденное собственными глазами; ограничусь его описанием.
Когда я закончил предыдущее письмо, мои пальцы сводили судороги, поначалу мне было трудно уснуть. Затем я погрузился в глубокий сон. Еще до рассвета меня разбудило новое землетрясение, еще более длительное и ужасное, чем предыдущее. Звуки бьющейся посуды и падающих с подставок щитов подняли на ноги всех обитателей крепости. Каменный пол так сильно дрожал под ногами, что я не удержал равновесия и покатился по земле. Во дворе часовые протрубили тревогу. Не могу скрыть своего восхищения дисциплиной в легионе: несмотря на темноту, ни один солдат не выбежал без оружия хотя первой мыслью каждого, безусловно, было скорее выбежать на открытое пространство и не попасть под обломки крыши, которая в любой момент могла обрушиться.
Снаружи было так темно, что пришлось зажечь факелы. Когда первая паника и смущение были преодолены, все обратили внимание на то, что в стенах образовались многочисленные трещины, но при этом не было ни единой жертвы. Поступили жалобы лишь на несколько вывихов и ушибов, случившихся скорее при беге в темноте, чем от последствий самого землетрясения. Комендант гарнизона отдал приказ патрулям спешно направиться в город, чтобы определить возможный ущерб, а часовым – не терять бдительности, поскольку возникавшие при землетрясениях пожары обычно наносили урон больший, чем сами землетрясения.
Разбуженный шумом прокуратор лишь безучастно стоял, босой и завернутый в свою тогу, на верхних ступеньках лестницы, отдавая приказания. Толчки прекратились, в городе запели петухи, и было решено, что отправлять женщин за пределы крепости нет необходимости. После подобной паники никому не хотелось возвращаться спать. Рассветные лучи осветили небосвод, и когда последние звезды погасли, со стороны храма послышался звук труб, извещавших о продолжении праздника – словно ничего и не произошло.
Солдатам было приказано готовиться к исполнению привычной службы, однако из соображений предосторожности огонь на кухне не зажигали, и они были вынуждены довольствоваться холодным завтраком. Возвращавшиеся один за другим патрули докладывали об охватившей город панике и о том, что многие жители бежали за его пределы, несмотря на то что землетрясение, помимо нескольких обвалившихся стен, не причинило сколь-нибудь значительного ущерба. Похоже, самые сильные толчки пришлись на определенную зону, ограничившись пространством крепости и храма.
Сменились часовые, и первая когорта с небольшим опозданием прошла по улицам города по направлению к цирку. С тех пор, когда там проводились бои гладиаторов и диких зверей, прошло уже много лет, и арена этого великолепного сооружения служила лишь местом для маневров легиона.
Ступая по черепкам битой посуды, я вернулся к себе и некоторое время посвятил своему туалету, за этими приготовлениями меня и застал денщик, посланный за мной прокуратором. Понтий Пилат решил устроиться при входе на вершине лестницы и там принимать посетителей; думаю, он счел бы предпочтительным спуститься во двор, хотя ничто в выражении его лица не указывало на малейшую тень страха перед новым землетрясением.
Рядом с ним находились комендант и легионный скриба, а также Аденабар и еще два легионера, которые, следуя присущей сирийцам привычке, сопровождали свои пояснения и возражения оживленной жестикуляцией, несмотря на видимые усилия, которые они прилагали, дабы выказать должное уважение начальству.
– Сегодня утром из-за землетрясения смена часовых прошла с опозданием, – раздраженным голосом сказал Понтий Пилат, – Эти два глупых сирийца были посланы, чтобы сменить ночную стражу у той проклятой могилы. На ночь там был выставлен пост из шести человек, двое из которых должны были постоянно находиться в дозоре во время сна остальных. И вот они вернулись сообщить о том, что печать легиона нарушена, камень при входе отвален, а ночные часовые исчезли.
Затем, обратившись к легионерам, он спросил:
– Тело по-прежнему находилось в могиле?
– Мы не входили туда, – ответили оба. – У нас не было такого приказа.
– Почему же один из вас не остался присматривать за этим местом, тогда как второй мог поспешить сюда с рапортом? Пока вы находитесь здесь, туда может войти кто угодно!
– Никто из нас не осмелился остаться, – честно признались солдаты.
Начальник гарнизона решил, что наступило время вступиться за своих людей, поскольку в итоге он отвечал за всех.
– У них приказ ходить за пределами крепости не менее чем по двое, – коротко заметил он.
На лицах солдат отразился ужас, но они боялись не смерти, а скорее могилы; исчезновение их товарищей внушило им суеверный страх. Прокуратор понял это именно так, и возмутился:
– Не произошло ничего сверхъестественного! Камень у входа, очевидно, откатился при подземных толчках! А эти сирийцы, эти суеверные трусы бросили свой пост и теперь боятся вернуться. Разыскать их немедленно! Они дезертировали и приговорены к смерти!
Затем, обратившись ко мне, он пояснил:
– Задета честь легиона, и я не могу доверять тому, кто может быть заинтересованным лицом в этом деле. Мне не нужны никакие объяснения; я требую беспристрастного свидетеля. Ты, Маркус, взвешенный человек и достаточно хорошо знаешь наши законы. Возьми с собой Аденабара и этих двух человек, можете прихватить с собой когорту, если не хотите, чтобы эти двое храбрецов удрали. Узнай все, что произошло, и доложи мне!
Начальник гарнизона подозвал трубача, что вызвало приступ гнева у прокуратора, ударив кулаком в ладонь, он взревел:
– Да вы с ума сошли! Не нужна вам никакая когорта! Достаточно нескольких надежных людей. Глупо привлекать внимание к делу, которое пятнает нашу честь. Вперед! Поторапливайтесь!
Аденабар сразу же собрал десяток солдат и, построив их, приказал бежать в ногу.
– Стоять! – крикнул прокуратор – Бег через город привлечет внимание всех любопытных.
Его слова принесли мне большое удовлетворение, поскольку даже без амуниции мне было бы трудно угнаться за бегущими легионерами, несмотря на всю незначительность длины нашего маршрута.
Те, кто сбежал от землетрясения за пределы стен города, теперь возвращались домой. Они были слишком озабоченны собственными делами, чтобы обращать на нас внимание, и даже позабыли о своих обычных проклятиях и плевках в сторону солдат.
Гробница скрывалась за деревьями сада. Тем не менее, находясь на достаточном расстоянии, мы увидели, как оттуда вышли два человека. Вероятно, это были ученики назаретянина, поскольку, как мне показалось, в одном я узнал юношу, который утешал на месте казни плачущих женщин. Второй был круглоголовым, тучным и с бородой. Увидев нас, они со всех ног бросились бежать и, несмотря на наши
