– В любом случае, – подумав, продолжил легионер, – в темноте нам было плохо видно, даже если не учитывать того, что мы были оглушены вином и подземными толчками.
– Несмотря на темноту, вам удалось все рассмотреть – исполненным похвалы голосом заметил Пилат – Эти прекрасные люди – честь нашего двенадцатого легиона!
В последней его фразе прозвучало столько угрозы, что солдаты склонили головы и начали беспокойно топтаться на месте. Они опять вытолкнули вперед своего предводителя, который, бросив виноватый взгляд на священников, пробормотал:
– Да будет сказанное правдой… да будет…
Однако он не смог продолжить дальше.
– Владыка! – воскликнул тогда я, однако Пилат движением руки приказал мне молчать.
– Я внимательно выслушал рапорт этих достойных нашего доверия солдат, – властным голосом произнес он – У меня есть основания полагать, что их рассказ соответствует действительности. То, что они поведали, также полностью удовлетворило членов синедриона – они не требуют их наказания. Не вижу причин, по которым мне следовало бы вмешиваться в вопросы дисциплины в самом легионе. Вы все поняли?
– Мы поняли тебя! – поспешно и хором заявили священники.
– Мы поняли тебя! – воскликнули, притопывая солдаты – Да благословят тебя боги Рима и Сирии!
– В таком случае дело закрыто, – заключил прокуратор – Но еще не поздно! Если кому-то есть что сказать, пусть говорит сейчас или умолкнет навсегда!
– Дай мне слово! – взмолился я, поскольку это подобие суда казалось мне больше похожим на буффонаду, чем на реальную жизнь.
Разыграв удивление, Понтий Пилат воскликнул:
– А! Ты ведь не был там и не видел того, что произошло!
– Нет! – ответил я – Я не могу этого утверждать. Ты сам отправил меня туда, чтобы иметь свидетеля происшедшего.
– Но ты же ничего не видел! – прервал меня прокуратор. – Вот эти солдаты видели все! Придержи свой язык и не говори того, в чем ничего не смыслишь! Когда я тебя посылал, то думал, что часовые сбежали и что задета честь легиона, но теперь они стоят здесь, смиренные, как агнцы, и они во всем сознались.
С этими словами он поднялся с места и насмешливым поклоном приветствовал священников, давая им тем самым понять, что аудиенция окончена, и те поспешили уйти со словами благодарности. Когда они уже вышли за ворота крепости, а солдаты тоже собрались разойтись, прокуратор крикнул:
– Подождите! – Затем, обращаясь к начальнику гарнизона, добавил: – Судя по твоему мрачному виду, я могу заключить, что первосвященник не счел нужным поделиться своими сокровищами, чтобы заслужить твое расположение. Как я уже сказал, дисциплина в легионе меня не касается. Я простил этих людей, однако это не может быть препятствием тому, чтобы ты устроил им по-настоящему трудную жизнь и сделал с ними все, что считаешь нужным для поддержания порядка. Я не буду возражать, если ты посадишь их на несколько дней под замок, чтобы они смогли спокойно поразмыслить над тем, что произошло на самом деле – И шепотом добавил: – Кроме того, ничто не помешает тебе проверить их карманы, чтобы узнать, сколько заплатил синедрион за их показания.
Сухое лицо коменданта расплылось в широкой улыбке. Он коротко отдал приказ, и солдаты были разоружены еще до того, как успели понять, что с ними произошло. Следом за этим их повели в карцер в сопровождении самого коменданта, который вовсе не желал быть одураченным по поводу величины выданной им суммы.
Когда они скрылись из виду, прокуратор с улыбкой сказал:
– Ты ведь тоже сириец, Аденабар, так что сходи и постарайся разузнать, что именно эти негодяи видели на самом деле.
Затем негнущимися ногами он стал подниматься по лестнице, любезно пригласив меня пройти в свой кабинет, откуда он отослал всех, кто там был. Он со вздохом сел, потер себе колени и попросил меня присесть.
– Теперь говори! – произнес он – Вижу, что ты умираешь от нетерпения.
Взяв в руки кошелек и резким движением сорвав с его шнура печать, он принялся небрежно пропускать сквозь пальцы золотые монеты с изображением Тиверия.
– Властелин! – сказал я после секундного раздумья. – Не знаю, почему ты так поступил, но думаю, что на это у тебя были свои причины. Я недостаточно сведущ, чтобы критиковать тот способ, каким ты осуществляешь свои официальные обязанности.
Позванивая золотыми монетами, Пилат ответил:
– Действительно, я только что говорил, что у меня есть свои причины, и эти причины – самые сильные в мире, если только этот мир не перевернулся. Тебе самому хорошо известно, что цензоры не перестают проверять прокураторов, и в то же время полученный в провинции пост перестал быть таким прибыльным, как во времена республики. Если иудеи из чистых побуждений заставляют меня принимать кое-какие небольшие подарки, то разве не было бы с моей стороны безумием отказываться от них? Должен же я подумать о старости: у меня самого нет никакого состояния, а Клавдия распоряжается своим с большой осторожностью! Принимая во внимание величину твоего наследства, думаю ты не станешь завидовать полученным мною подаркам.
Во мне не было ни малейшего места для зависти, поскольку мой рассудок был слишком занят увиденным.
– Ты сказал: если мир еще не перевернулся, – воскликнул я, – так вот, он уже стал другим, потому что царь иудеев, претерпевший распятие, воскрес из мертвых! Камень; которым был закрыт вход в склеп, откатился во время землетрясения! Иисус вышел из своей плащаницы, не нарушив ни одной из ее складок, что бы там ни утверждали легионеры и исполненные лукавства священники!
Пилат очень внимательно посмотрел на меня, но ничем не выдал своих мыслей. Я подробно рассказал ему о том, что мы с Аденабаром видели перед гробницей и внутри ее.
– Ни в одном месте отвердевшая плащаница не была нарушена! – настаивал я, – И чтобы никто об этом не узнал, эти старые лгуны разорвали ее на части! Если бы они этого не сделали, ты сам мог бы удостовериться в том, что Иисус выполнил свое обещание, воскреснув на третий день и покинув место своего захоронения! Ты можешь обо всем спросить Аденабара!
Не скрывая иронии, Пилат улыбнулся.
– Неужели ты действительно полагаешь, что я опустился бы до того, чтобы забраться в эту могилу ради удовольствия увидеть колдовство какого-то израильского мага?
В его голосе было столько неподдельного сострадания, что я усомнился в виденном собственными глазами, а на ум пришла целая вереница трюков, которые используют египетские маги для одурачивания простых людей.
Прокуратор положил все деньги в кошелек и, старательно завязав шнур, бросил его на пол. Затем на его лицо вернулось серьезное выражение, и он продолжил:
– Помимо прочего, я прекрасно понимаю, что солдаты солгали и выдумали всю эту историю после того, как были подкуплены священниками. Легионер не может спать, охраняя печать своего собственного легиона, а кроме того, сирийцы столь суеверны и трусливы, что вряд ли решились бы уснуть на этом месте. Конечно же, как ты и предполагал, камень был сдвинут с места землетрясением, а то, что произошло вслед за этим, меня не интересует.
Он неподвижно уставился перед собой, опершись локтями о колени и поддерживая ладонями свой сухощавый подбородок.
– Естественно, этот иудей тоже произвел на меня очень сильное впечатление, – заметил он задумчиво – Оно оказалось куда более сильным, чем вы с Клавдией могли бы себе представить. Однако не стоит забывать, что в Иудее всегда было немало необычных людей, пророков и мессий. Они будоражили народ и вызывали беспокойство до тех пор, пока их не устраняли. Этот же не возмущал спокойствия и был человеком, полным смирения. Должен признать, что мне не легко было смотреть ему прямо в глаза во время допроса, и знай, что он предстал передо мной один, иудеи при этом не присутствовали. Они обвинили его в том, что он объявил себя царем и тем самым противопоставил императору, но мне было ясно, что он представлял свое царство с чисто символической точки зрения и отнюдь не отказывался платить дань Цезарю. Он говорил, что его царство находится за пределами этого мира и что он явился на свет, дабы
