– О Мария, ты уверена в том, что не сопоставляешь случившиеся события с тем, что было прежде, чтобы постичь их смысл?
Она заломила руки и принялась раскачиваться, словно старалась утихомирить какую-то внутреннюю боль. Затем, сделав над собой видимое усилие, чтобы смотреть мне прямо в глаза, начала говорить, делая паузу после каждого слова:
– Я уверена без тени сомнения в том, что он был и остается светом, истинным и абсолютным светом. Он был Человеком, Он – Бог!
Затем, ощутив какую-то нерешительность, она, скорее для себя, добавила:
– Нет, он не был ни колдуном, ни дьяволом, хоть и ходил по воде. Если бы он был даже самым всемогущим магом, я не последовала бы за ним, ведь в жизни я повидала их достаточно! И он совсем не приказывал мне идти за ним, а лишь позволил сделать это, и ты должен согласиться, что это разные вещи.
Мне было стыдно за свои сомнения, однако я желал обрести уверенность. Почувствовав, что причинил ей боль, я попытался принести самые искренние извинения:
– Отведи меня к его ученикам, чтобы они утвердили меня в моей вере, Мария из Магдалы, – унижено попросил я.
– Ты еще не готов, – ответила она – И они тоже. Нам всем придется подождать. Жди терпеливо, как и мы.
Однако настойчивость и откровенность моего желания не оставила ее безразличной, и она добавила:
– Не думаю, чтобы ты был римским соглядатаем: мой опыт и знание людей подсказывают, что твое сердце не ведает предательства. Но если бы ты оказался таковым, тебя ожидало бы что-то страшное. Конечно, не с нашей стороны, но по его воле, а он сам выбрал себе учеников и, как тебе известно, хотел бы их сохранить. Знаешь ли ты ворота у Источника?
– Чтобы добраться сюда, я прошел через них, – с улыбкой ответил я.
– Значит, тебе уже говорили о мужчине с кувшином воды! Однажды, когда ты обретешь смирение и твоя душа станет кроткой, возможно, он появится у этих ворот. Только прошу тебя – не торопись! Всему свой час. Если моя вера не была бы тверда, моя жизнь стала бы невозможной.
Я спросил ее, не хотела бы она вместе со мной вернуться в Иерусалим, но она предпочла остаться в комнате, где так часто отдыхал назаретянин.
– Можешь идти, когда захочешь, – сказала она – И если внизу никого не окажется, тебе нет необходимости ждать, чтобы выразить свою благодарность. Достаточно, что мы, женщины, знаем о ней. Можешь вернуться в этот дом, когда захочешь, но мне кажется, ты сам не знаешь своих желаний. И все же думаю, что они приведут тебя к единственному пути. Да пребудет с тобой мир!
– И с тобой тоже, – ответил я, и что-то непонятное заставило меня добавить: – Мир тебе, женщина, которая больше, чем возлюбленная, больше, чем жена, и больше, чем сестра, потому что он позволил тебе следовать за ним!
Эти слова нашли отзыв в ее душе, и, сидя на ковре, она протянула руку и прикоснулась к моей ноге, когда я нагнулся за сандалией.
От моей тревоги не осталось и следа, когда я спускался по лестнице во двор, где находилась тенистая беседка из виноградной лозы. Там я никого не встретил, а в доме стояла тишина. Итак, я ушел, не попрощавшись, и дойдя до каменной скамьи, был немало удивлен тем, что солнце показывало уже одиннадцатый час по римскому времени. Тени от гор удлинились и вскоре должны были достичь фермы.
Я был воодушевлен и настолько погрузился в свои мысли, что по пути не обращал внимание на окружавший меня пейзаж. Я миновал древние оливковые деревья с узловатыми стволами, высаженные на холме, которого еще касались лучи солнца, тогда как тропинка уже была в тени. Сад остался позади; воздух наполнился ароматом целебных трав.
Из раздумий меня вывело какое-то монотонное постукивание: прижавшийся к краю тропинки слепой беспрестанно колотил палкой по камням, чтобы привлечь внимание прохожих. Вместо глаз на его лице зияли глубокие пустые глазницы, одет он был в заскорузлые от грязи лохмотья. Услышав, что я замедлил шаг, он принялся взывать о помощи крикливым голосом, который присущ профессиональным нищим:
– Пожалейте несчастного слепого! Сжальтесь надо мной!
Мне вспомнилось, что жена сирийца дала мне в дорогу продукты, к которым я так и не прикоснулся. Я вложил свою котомку в истощенную руку калеки.
– Мир тебе! – скороговоркой произнес я – Бери и ешь. Можешь оставить себе все – мне оно не понадобится.
Отвратительная вонь ударила мне в нос, когда я склонился к нему. Поэтому я пожелал спешно удалиться, но слепой, даже не поблагодарив, протянул руку и хотел схватиться за полу моего плаща.
– Уже поздно, – озабоченно сказал он – скоро стемнеет, а никто не пришел забрать меня с этой тропинки, куда меня отвели надень. Сжалься надо мной, милосердный прохожий, отведи меня в город! Там я смогу найти дорогу, но за его стенами я боюсь заблудиться, споткнуться о камень и слететь в яму.
При одной мысли о прикосновении к этому мерзкому существу, которое нельзя было назвать человеком, меня охватил приступ тошноты. Я резко отпрянул назад, чтобы до меня не смогла дотянуться его рука, продолжавшая шарить в пустоте, и ускорив шаг, пошел дальше, стараясь не слышать раздававшиеся позади вопли нищего, который опять принялся стучать палкой о камень, словно пытаясь выместить на нем бессильную злость.
В глубине души я порицал его неблагодарность, поскольку я отдал ему прекрасные продукты и вдобавок котомку, которая тоже чего-то стоила.
Отойдя еще на десяток шагов, я словно бы наткнулся на стену, остановился и оглянулся назад. Услышав это, слепой закричал с удвоенной силой.
– Сжалься над бедным слепым, ты же зрячий! – всхлипывал он. – Отведи меня в город и получишь за это Господне благословение. Мне холодно по вечерам, и собаки прибегают облизывать мои раны.
Кто из нас был большим слепцом: он или я? Конечно, то, что я отдал ему продукты, еще не свидетельствовало об истинном милосердии, потому что я больше в них не нуждался. А вот если бы я заставил себя приблизиться и прикоснуться к нему, а затем отвел бы его в Иерусалим, это можно было бы считать похвальным поступком. Однако при одной лишь мысли об этом меня вновь охватил приступ тошноты.
– На свете множество путей, – невольно вырвалось у меня. – На них легко сбиться с дороги, и как знать, не ошибусь ли я и не столкну ли тебя в пропасть, чтобы избавиться от тебя?
Нищий вздрогнул и застыл, а палка вывалилась у него из рук.
– Мир тебе, мир тебе! – воскликнул он в страхе – Я тебе доверяю! Что еще может поделать слепой, который не в состоянии сам найти свой путь?!
Эти слова задели меня за живое. Я сам был слепцом и жаждал найти себе поводыря, не имея возможности самостоятельно отыскать нужный мне путь. Мне вспомнилось странное ощущение чьего-то присутствия во время сна. исчезнувшее после того, как я открыл глаза. Я решительно вернулся, приподнял калеку за иссохшие руки, помог ему подняться. Он протянул мне палку и попросил вести его, держа ее свободный конец, дабы не испачкаться о его грязь. Однако я сразу отверг предложение вести его, как ведут за узду животное. Мы пошли по направлению к городу, я держал его под руку. Он ощупывал перед собой дорогу палкой: тропинки долины Кедрона далеки от того, чтобы быть такими ровными, как римские дороги.
Мы продвигались медленно – нищий настолько ослаб, что спотыкался каждую секунду. Его рука была не толще моего запястья, словно ее обглодали звери.
– Зачем ты забираешься так далеко от города, если сам не можешь вернуться? – с раздражением спросил я.
– Ах, незнакомец! – жалобно протянул он – Я слишком слаб, чтобы защитить себя, сидя у ворот. Прежде, когда у меня еще были силы, я занимался своим ремеслом прямо напротив храма!
Похоже, он весьма гордился этими воспоминаниями и даже повторил, что он просил милостыню перед храмом, словно это была большая честь.
