горой, сделали привал. Вокруг стояла мертвая тишина; не было слышно ни щебетанья птиц, ни криков животных, не было видно ни одной живой души. Молчание было таким глухим, что это заставило меня усомниться в том, что мы находимся на верном пути, однако земля, деревья и красота горы свидетельствовали, что это место священно, и я перестал мучиться от нетерпения.
Натан тоже никуда больше не торопился. Мне показалось, что он выбрал самую крутую тропинку, чтобы избежать встречи с другими паломниками и их ненужных расспросов; взглянув на небо и на сгущавшиеся тени, он придержал ослов, чтобы те смогли передохнуть. Я был удивлен, что смиренные душой не установили никакого наблюдения за ведущими к горе дорогами. С моей точки зрения, поскольку речь шла о тайном собрании, на котором должно было присутствовать столько народа, ученикам следовало расставить своих людей на тропах, чтоб те показывали путь вновь прибывшим и, в случае необходимости, могли изгнать тех, чье присутствие было нежелательно. Когда на небе зажглись три звезды, мы опять тронулись в путь и с наступлением темноты добрались до вершины горы, где обнаружили огромное количество людей; они сидели на земле небольшими группами.
Вокруг стояла необычная тишина, а люди разговаривали так тихо, что казалось, будто это влажный ветерок ласкает гору. Натан привязал ослов в зарослях, подальше от посторонних взглядов, затем помог слепому сойти на землю, а я и Мирина тем временем поддерживали его сына. Затем мы подошли к толпе и заняли место на земле неподалеку от группы верующих. С противоположной от нас стороны толпа оживилась, там бродили какие-то тени. Вновь прибывшие молча опускались на землю и по примеру других ожидали. Приглушенный шепот навел меня на мысль о том, что на вершине горы уже собралась не одна сотня людей, однако я никогда бы не смог себе представить, чтобы такая огромная толпа могла чего-то ожидать, соблюдая подобное молчание.
Так прошло время первой стражи, и все же никому не надоело ждать, никто не поднялся с места и не ушел. Луны на небе не было, однако яркий свет звезд, словно серебряный дождь, падал на землю. Я стал ощущать все более сильное присутствие какой-то силы. Обняв Мирину, я почувствовал, как ее крепкое тело напряглось от ожидания, и точно так же, как в моей комнате в Иерусалиме, мне показалось, что на мое лицо упали тяжелые капли, однако, проведя по нему рукой, я не обнаружил ни малейшего следа влаги.
Вдруг я увидел, как люди всматриваются во что-то наверху, и последовал их примеру. Посреди толпы, в лучах звезд поднялась фигура высокого человека, он громко обратился к присутствующим:
– Люди, братья мои!
Тотчас же наступило гробовое молчание. Человек продолжал:
– Зерно созревает к жатве, и теперь пора готовить ее праздник, потому что сорок дней, которые он предоставил нам, подошли к концу. Пришло время расставания. Мы не сможем следовать за ним туда, куда он отправляется. Он был хлебом, сошедшим с небес. Тот, кто будет есть этот хлеб, обретет вечную жизнь. Хлеб, который он нам дал, – это его плоть, отданная за нашу жизнь. И не будем обсуждать, почему такое возможно. Он может дать свою плоть, чтобы ее ели, и мы, Одиннадцать, видели это и свидетельствуем о нем. Он раскрыл нам тайну своего царствия. Действительно, если вы не станете есть плоть Сына Человеческого и не будете пить его кровь, в вас не будет жизни. Лишь тот, кто вкушает его плоть и пьет его кровь, будет иметь жизнь вечную и в последний день воскреснет. Ибо его плоть – это истинная пища, а его кровь – истинное питье. Тот, кто ест его плоть и пьет его кровь, навсегда пребудет в нем. Но если среди нас есть такие, для кого эти слова кажутся обидными, а учение слишком строгим, пусть они встанут и уйдут, и никто их не осудит.
Все остались на месте, даже я, хотя это таинство наполняло меня ужасом. Кроме того, мне не удалось бы подняться, потому что мои руки и ноги стали словно ватными, и я внимал словам, затаив дыхание.
Говоривший на некоторое время замолчал, он стоял, не произнося ни слова, возвышаясь посреди толпы, словно скала при свете звезд. Затем с простотой ребенка он продолжил:
– В ночь, когда его предали, мы вместе ели пасхального ягненка. Тогда он взял хлеб, благословил его, преломил и, раздав нам. сказал: «Сие есть тело мое!» Взяв чашу и благословив, подал нам и сказал: «Пейте из нее все, ибо сие есть кровь моя, за многих изливаемая во оставление грехов».
И говоривший произнес, воздев руки к небу:
– Так пусть же все, кто любят его, оплакивают его и верят в то, что он Христос, Сын Божий, берут, едят и пьют. Благословите хлеб его именем, разломите его и разделите между собой, благословите вино его именем и разделите между собой. Пусть никто не останется с пустыми руками. А после – бодрствуйте и дожидайтесь его прихода.
Закончив говорить, он прилег на землю, а люди пришли в движение, поднимаясь с мест, для того чтобы омыть руки и помочь друг другу. У нас было мало воды, однако Натан слил нам ее на руки и затем проделал то же самое со слепым стариком и его сыном; после этого он позволил мне взять в руки кувшин и оказать ему ту же услугу. Продуктов у нас было в избытке, но старик, весь дрожа, попросил нас дать ему возможность есть свой собственный хлеб и пить свое же вино.
Не было слышно ни единого громкого возгласа, пробегавший по толпе шепот был похож на дуновение ветерка.
Я не чувствовал обиды за то, что старик, подчиняясь своему закону, отказался разделить с нами трапезу. Натан, благословив его хлеб во имя Иисуса Христа, преломил его и дал половину сыну, а половину отцу, оставив себе небольшую часть; затем он благословил наш белый хлеб и разделил его на три части: для себя, меня и Мирины.
– Да будет этот хлеб хлебом вечной жизни, как это было сказано. Пусть он станет для тебя хлебом жизни, а не смерти!
Я смиренно ответил:
– Да свершится воля Сына Божьего! И если его воля будет такова, чтобы я, чужестранец, умер от этого, я покоряюсь ей.
После того как мы съели хлеб, Натан благословил вино слепого и передал ему и его сыну, затем, разбавив вино водой, благословил нашу чашу. Выпил сначала я, потом – Натан, а затем чаша перешла в руки Мирины. Так мы ели и пили по примеру всех тех, кто сидел рядом, делясь друг с другом едой и питьем.
Сделав несколько глотков, старик неожиданно расплакался и принялся причитать, покачивая головой:
– Теперь я вкусил плоти и крови Сына Божьего. Думаю, что для него нет невозможного. Да простит он мне мое неверие!
Мирина протянула мне чашу. Я отпил из нее и передал Натану, который, сделав то же самое, вернул ее Мирине; она, утолив жажду, заглянула в нее и озадаченно прошептала:
– А ведь чаша по-прежнему полна!
Удивляясь не меньше ее, я тоже сказал:
– Я был уверен, что мы съели весь хлеб, однако он лежит целый возле меня! Это ты положил его сюда, Натан?
– Нет! Я не клал никакого хлеба подле тебя! Может, мы не заметили, что взяли его больше?
Мы выпили еще, однако чаша не иссякала. Теперь уже больше ничто меня не удивляло, все происходило, как в легком сне, несмотря на то что я чувствовал
Так прошло время второй стражи, и могу с уверенностью сказать, что никто из нас не сомкнул глаз. Все пребывали в ожидании, в котором не чувствовалось нетерпения. Оно было похоже скорее на приготовление.
– Наступил ли уже рассвет? – неожиданно спросил старик, подняв голову, – Мне показалось, что я увидел дневной свет.
Я осмотрелся по сторонам, и мой взгляд замер на толпе.
Теперь мы все подняли головы, чтобы лучше видеть. И вот воскресший показался среди своих, Не могу сказать, как и откуда он появился, однако никакой ошибки быть не могло: одетый во все белое, он продвигался вперед в ярком свете звезд, казалось, что этот свет исходит от него самого, от его лица. Он шел медленным шагом среди толпы, иногда останавливаясь, словно для того, чтобы приветствовать своих, и
