— Дорогой господин Конрад, — сказала она. — Я хочу проявить щедрость. Прежде чем прикупить последнюю карту, я хочу дать вам возможность отыграть все, что вы проиграли. Вы ужасно нервничаете. И я убеждена, что вам будет трудно объяснить вашей супруге, куда делось столько денег.
Она сделала продуманную паузу, заодно переспросив Эркюля, уверен ли, что на руках у советника именно те карты, что он сказал.
— Я предлагаю вам шанс отыграть все за одну игру, — сказала она.
Советник глядел на нее с недоумением.
— И что вы предлагаете мне поставить? — спросил он. — Долговую расписку на такую же сумму?
— Моя щедрость, правда, сопряжена с определенным риском для вас…
— В чем он состоит?
— Пустой чек.
— Пустой чек?! Вы хотите меня разорить!
Графиня вздохнула.
— Вы игрок, — сказала она. — Вы можете отказаться от моего предложения, и мы продолжим играть, как и раньше. Но можете и согласиться, поскольку оно азартно. Я не знаю, что у вас на руках, но вы только что прикупили последнюю карту, так что сильной комбинации до этого у вас не было. И я сейчас прикуплю карту, но в том-то и смысл, что я делаю вам свое предложение до этого. Я ставлю две тысячи… и вы открываете меня вашим незаполненным чеком… Считайте, что это лотерея. Все или ничего!
Советник сомневался. У него был не просто фулл-хэнд, у него был убийственный, едва ли не самый сильный фулл-хэнд. Он попробовал представить, на что она надеется. — Стрит? Масть? Если она открывается с фулл-хэндом, он выиграл: три туза у него. Совершенно невероятно, чтобы у нее было каре — она поменяла сразу четыре карты и теперь меняет еще одну. Простые расчеты показывают: он должен выиграть. Но в глубине души он понимал, что графиня была права, дело здесь не в расчетах, дело в азарте.
На верхней губе выступили капли пота. Он слизнул их и кивнул — еле-еле, почти незаметно.
— Согласен, — сказал он наконец. — С условием, что вы прикупаете последнюю карту за две тысячи.
И, пока хозяйка отсчитывала деньги в банк, он подписал открытый чек, с трудом проглотив слюну Он трясся от волнения, в животе возник спазм, перешедший в тошноту, так хорошо знакомую азартным игрокам, когда речь идет о чем-то крупном, неважно, касается это покера или государственных дел.
Графиня откинулась на подушки. Она посмотрела на последнюю карту, хотя могла этого и не делать — пришел валет.
— Если хотите открыться, положите чек в банк, — напомнила она, — но еще не поздно отказаться…
Но советник отказываться не собирался. Он пододвинул чек к банку и выложил на столе свой фулл- хэнд. Графиня прокашлялась.
— Я только что разорила вас, — сказала она, открывая королевское каре.
Все эти часы, покуда шла игра, Эркюль мечтал, как он увидится с Генриеттой Фогель. Неужели это возможно — с помощью духов отыскать исчезнувшего человека? Но надежда, как известно, постоянный спутник несчастных. Великий Сведенборг, думал он, что там ни говори, был странным человеком. И, может быть, это и правда — у каждого есть ангел-хранитель.
Чулан был очень тесным, но даже тут, вдоль стен, имелась небольшая Сведенборгиана — дневник сновидений, Arcana Caelestia[23] и «Божественное провидение». Как же это будет, когда он увидит Генриетту? Он даже не мог представить себе этот момент. После всех этих лет ее образ, постоянно овеваемый его любовью, превратился в видение из сна. А может быть, она кого-то встретила. Может быть, ее даже нет в живых. Но в его фантазиях все было не так — она по-прежнему ждала его, так же как и он сам никогда не переставал любить и искать ее, она была еще красивее, чем прежде, и любовь ее в одно мгновение должна оправдать всю его жизнь.
Итак, не замечая, что игра кончилась и советник юстиции Конрад в шоке покинул двухкомнатную квартиру на Эстергаде, проиграв все свое состояние, он продолжал мечтать о ней, согреваемый пламенем надежды. Ему приснился приятный сон, как он с помощью духов находит Генриетту на какой-то сельской дороге в Голландии. Весна, цветет сирень. Их окружают счастливые люди, и девочка выглядит точно так, как много лет назад в Кенигсберге — так красива, что не находится слов. На ее плече сидит какой-то дух, и она занята беседой со Сведенборгом. Он бросается к ней, зная, что с момента их расставания не прошло ни секунды…
Он проснулся уже далеко за полдень — дневной свет проникал сквозь трещины в стенке чулана. Он попытался открыть дверь, но она была заперта. Он начал стучать, но никто не шел.
Пройдут еще сутки, прежде чем привратник чисто случайно найдет его мечущимся в лихорадке в темном чулане, полумертвым от жажды.
Квартира была пуста. Исчезли сочинения Сведенборга, мебель, карты и целебные кристаллы.
Когда привратник выпроводил его, ругаясь, на улицы ледяного Копенгагена, он утешал себя только мыслью, что он все еще жив.
Он скитался еще многие годы. Сотни и тысячи километров прошел он: северные широты, леса, реки и забытые Богом берега. Неважно, какой карте он следовал, путь ему диктовало горе.
В городах он побирался, выставлял напоказ, не стыдясь, свое уродливое тело, лежа на паперти, протягивал прохожим нищенскую свою миску, удерживая ее пальцами ноги.
Он мысленно смеялся. Он не верил в их Бога. Для таких, как он, богов не было. Интересно, как бы они выглядели — по его образу и подобию?
Спрятавшись в багаже, он доехал на дилижансе в город, расположившийся в бесконечной бранденбургской степи, — Берлин.
В лавках он внушал приказчикам, что где-то пахнет дымом, так, что они сломя голову мчались на склад — проверить, не горит ли; или что их кто-то зовет, так что они начинали вертеть головой, пока он засовывал под рубашку хлеб или кусок сыра. Он заставлял их выбегать на улицу — им казалось, что сейчас вдруг мимо их лавки проедет королевский кортеж, будил в них забытые воспоминания, погружал в решения загадок или арифметических задач, вызывал нестерпимое желание поехать к морю, похитить женщину, начать новую жизнь в колониях. Они погружались в такую глубокую задумчивость, что он мог забрать всю кассу, и никто бы этого не заметил.
Он понял, что его дар — это оружие. Он мог заставить людей влюбиться без памяти, забыть о времени и пространстве, расплакаться в три ручья без всякой на то видимой причины, от горя, ведомого только им и ему и проникающего в мельчайшие их капилляры. Иногда он наполнял их души беззвучной музыкой, удивительными гармониями, так что они закрывали глаза от наслаждения.
В винной лавке его схватили на месте преступления, когда он пытался стащить кувшин дженевера.[24] Хозяин схватил его и начал звать полицию. Эркюль внушил ему внезапный нестерпимый зуд, так что тот упал у его ног, крича от ужаса, раздирая руки до крови и моля Господа о прекращении его мук. Эркюль ушел, опьяненный своей властью над людьми.
Осенью город был полон слухами. Суеверные жители рассказывали о некоем колдуне, пришедшем, дабы свергнуть Гогенцоллернов, о бесчисленных ведьмах, посылаемых дьяволом в наказание Пруссии за преступления во время Семилетней войны. Поговаривали, что Сатана является в образе прокаженного карлика, но никто пока на Эркюля пальцем не указывал.
В салоне легендарной мадам Мендельсон на Вильгельмштрассе он сидел в капитанском кресле с завязанными глазами и описывал людей в комнате, откуда они явились, кто они, читал их тайные мысли. Офицеры дивились, когда он писал их имена на грифельной доске, женщины краснели, когда он говорил об
