Теперь Гудо хорошо знал дорогу и управлялся с лошадью так, чтобы она тянула повозку скоро, но без лишней тряски. Он часто поглядывал внутрь повозки, где лежали связанные Адела и ее дочь. На его голове и плечах был надет старый мешок, оставшийся на дне повозки маленького купца, а теперь разрезанный по шву и заменявший ему капюшон.
Палач был вынужден связать своих дорогих девочек. Женщина, находясь в бреду, все же несколько раз ссаживала с задка повозки маленькую Грету и тут же пыталась перевалиться через бортик и свалиться на дорогу. В последний раз Адела проделала это очень быстро. Эта вспышка сил опечалила Гудо. Значит, болезнь уже проникла глубоко. Ведь такое возбуждение у больных чумой появляется тогда, когда кровь несчастных загрязнилась.
Чтобы больше не останавливаться и не переносить Аделу и дочь вновь в повозку, Гудо был вынужден связать их ноги и руки ремешками, которые всегда были при нем. И как это было ни больно, он подчинился своему разуму, понимая, что так нужно.
А еще палач понимал, что необходимо поговорить с Аделой. Успокоить ее, все объяснить. Рассказать многое. О том, как он прожил последние одиннадцать лет. Как он живет сейчас. А главное, сказать, что он уже давно не тот чудовищный демон, каким она его видела и каким еще более свирепым и кровожадным сделала в своих страхах и видениях. Нет, он уже не такой. Ведь он помогает людям. Нужно рассказать о тех, кого Гудо вылечил в Витинбурге, кому помог словом и даже деньгами. Как он участвовал во вчерашнем осмотре. Ведь этот осмотр был проведен на пользу людям.
А то, что было, давно прошло. Конечно, этого нельзя забыть, но нужно видеть и понимать день сегодняшний. Сегодня необходимо просто выжить, вылечиться. И только Гудо способен сделать для этого что-то правильное. Ведь он четко помнил, перелистывая книги Гальчини из черного мешка, страшные слова о черной болезни и читал о том, как с ней бороться. Да и сам мэтр, приступая к науке о болезнях человеческих, в первую очередь поведал о страшнейшей из них — черном море — ЧУМЕ!
Это болезнь прикосновения. Она таится в мехах животных, перьях птиц и одежде человека. Только поэтому Гудо сорвал с женщины и девочки их одежды. А когда все образуется, когда Адела и Грета будут здоровы и веселы, он и пальцем не прикоснется к ним. Но до этого времени нужно потерпеть и даже пострадать, ибо он будет вынужден причинить им боль. А сейчас они спешат к домику палача, где есть почти все, что нужно для лечения и ухода. Только потерпите, милые и дорогие, потерпите…
Все это нужно было сказать. Потому что его слова хоть немного, но успокоили бы Аделу и дочь. Даже если они обессилены болезнью и почти ничего не понимают. Но…
Гудо всю дорогу молчал. Сначала он не мог подобрать правильных слов, а потом, найдя их, не смог быть убедительным. Совсем запутавшись в своих мыслях, он разозлился и счел, что лучше молчать. Может, его голос еще более пугает несчастных. Ведь сейчас они успокоились. Во всяком случае, перестали выть и плакать. Особенно маленькая Грета. Она очень долго просила воды, но Гудо не мог напоить дочь. Он выбросил все имущество маленького купца вместе с кувшинами и бутылками. О воде палач и не подумал.
Лишь далеко за полдень сквозь частокол стволов он разглядел серебряное блюдце маленького озерка. К нему нельзя было подъехать, поэтому пришлось на руках отнести дочь, а затем и Аделу, чтобы они смогли утолить жажду, особенно жестокую в теле, в котором властвует чума.
О карантине Гудо вспомнил уже под вечер, когда до его домика оставалось не более пяти миль. Где- то здесь, уже недалеко, должен быть выставлен вооруженный дозор с непременной виселицей. И хотя повозку палача вряд ли решатся обыскивать, Гудо решил все же поостеречься.
Он остановил лошадь и, с большой ловкостью орудуя мечом, нарубил множество веток — и сухих, и с листвой. Затем он как можно строже велел Аделе и дочери лежать тихо, потому что демоны смерти где-то близко. Они вряд ли поняли смысл его слов, но голос заставил их крепко молчать. Гудо печально покачал головой и тщательно укрыл их хворостом.
Альберт сдержал свое слово. Его люди уже перекрыли дорогу, а рядом установили несколько шалашей из мохнатых сосновых веток. Здесь же разожгли костры, над которыми висели медные котелки. У самой дороги два витинбургских плотника заканчивали простенькую виселицу.
— Стой! — заорал высокий рыжебородый мужчина и, поигрывая топором с длинной рукоятью, стал подходить к повозке.
Не дойдя шагов пять, он остановился и, сощурившись, уставился на сбросившего с головы мешок палача.
Гудо придержал лошадь. Повозка медленно проехала мимо выстроившихся по обеим сторонам дороги дозорных.
— Палач, что у тебя в повозке? — поинтересовался рыжебородый.
Гудо громко, чтобы слышали все, сказал:
— Это хворост. На нем будет сожжен тот, кто пропустит хоть одного заболевшего чумой.
Рыжебородый заглянул в повозку и отшатнулся.
Гудо хлестнул лошадь. Теперь нужно было торопиться.
В первых сумерках палач добрался до своего домика. Его никто не остановил, никто ни о чем не спросил. Город уже запер ворота. На его стенах и башнях было втрое больше факелов, а значит, и людей, чем в былое время.
Лагерь Альберта стянул повозки в круг и выставил дозорных с факелами.
Гудо перенес в дом свой бесценный груз и уложил женщину и ребенка в свою постель.
— Ну, вот вы и дома. То есть я хотел сказать, что здесь вы в безопасности… Сейчас я вас напою. Простите меня, пока я не могу вас развязать. Простите.
Первым делом он набросил на себя старый плащ и натянул на голову спасительный капюшон. Затем Гудо натаскал в дом хвороста и быстро развел огонь. После палач бегом отправился к запруде за чистой водой. Этой водой он напоил Аделу и дочь. Немного отдохнув, палач еще раз сходил за водой и поставил котелок на огонь. Затем Гудо вытащил все свечи, что у него имелись, и зажег их на столе и у кровати.
— Вы пока отдыхайте, а мне нужно кое-что посмотреть…
Хозяин дома открыл свой тайник и вытащил черный кожаный мешок. Перебрав книги, он схватил самую толстую из них и поспешил к столу.
«Так, это должно быть здесь. Я уверен. Я здесь это видел. Отвар полыни с чабрецом. Это от пьянства… А эти настои от болезней печени… Кишечник… Жаропонижающие… Противовоспалительные. А вот и то, что нужно. Но вначале…»
Гудо отправился к своим полочкам и долго перебирал настойки, сухие травы и связанные корешки. Потом он отобрал нужное и бросил в закипающий котелок. Одной рукой помешивая варево, другой он держал книгу и беззвучно шевелил губами.
— А этого у меня нет! — громко воскликнул Гудо и выругался.
Скосив взгляд на испуганно смотревших на него женщину и девочку, он прикусил губу. Хотя они вряд ли что сейчас видели и слышали. Они уже были в бреду.
— Ничего, ничего… Это мы заменим. Думаю, чистотел будет в самый раз. И паутины у меня с избытком. Ромашка, горькая полынь или чернобыльник… Эстрагон… А этот минерал? И этот? Пусть так. Сушеная кожа саламандры… А это что такое? О Господи! Только бы Гальчини и его братья рыцари не ошибались. Только бы это помогло…
Гудо положил книгу на стол и снял с пламени котелок.
— Пусть немного остынет. Да не смотрите вы на меня так. Если Господу будет угодно забрать вас к себе, то, по крайней мере, я похороню вас по-человечески. Но этого не случится. Верьте мне. Я знаю, сейчас ваши тела горят и кости ломит, но нужно потерпеть. Выпейте этого отвара, и ваша боль притупится.
Палач подошел и сел на край кровати. Он поднес котелок к губам Аделы, но та отвернулась.
— Я говорю, пей. Ты же хочешь, чтобы твоя дочь выжила? Покажи ей пример, пусть и она выпьет. Умереть всегда успеешь. Нужно попробовать выжить. Пей! Иначе выбью зубы и вставлю лейку. Пей.
Женщина заплакала и, обжигаясь о края горячего котелка, стала отхлебывать парующий отвар.
— Ничего, ничего. Чуть обожгла губы. Это ничего. Ожоги скоро пройдут. Отвар нужно пить очень горячим. А для девочки я немного подую, остужу. Немного. Ей тоже необходимо горячее… Чтобы потом было легче перенести…
