обнаженных мужчин и женщин, прерываясь лишь для того, чтобы отпить очередной глоток вина или вонзиться зубами в последний в их жизни окорок. Тут и там, не стесняясь и не боясь ока Господнего, они совокуплялись попарно или вповалку, визжа и хохоча от безумного восторга. Восторга последних мгновений жизни, осчастливленных плотским удовольствием.
Гудо миновал огненный шабаш и вынужден был остановиться. Ночь смешала деревья, кусты, дорогу и закрытые тучами небеса.
Палач пал на колени и молил ангелов, святых и угодников, чтобы они, вопреки воле Господа, раз и навсегда установившего ночь и день, как можно скорее даровали рассвет. Или святостью своей указали путь в этом море липкой темноты. А еще он просил силы небесные воздвигнуть каменный забор до самых небес, чтобы ни чума, ни озверевшие люди не смогли обидеть двух беззащитных существ, подобных ангелам, ибо красивее и чище их господин в синих одеждах не видывал и знал точно — таких нет. И в этих непрерывных просьбах палач впервые назвал маленькую Грету дочерью. Это должно было придать весомости его словам. Но чем чаще он называл девочку дочерью, тем все более глубоко входило в него осознание того, что он отец. А значит, теперь он не одинокий и презираемый всеми палач, а отец семейства.
У него есть семья! И он — глава этой семьи. Теперь он будет жить с пониманием того, что его жизнь необходима, важна и стоит того, чтобы слышать поутру детский смех и добрые слова женщины. Как он этого не понимал? И почему? Неужели должно было произойти это огромное несчастье, чтобы разбудить, а скорее оживить то человеческое, что все же было в его душе.
Наконец небо посерело и своей свинцовой тяжестью начало выдавливать проклятую темень. Теперь уже можно было различить деревья, а главное — стала видна узкая дорога.
Когда он выбрался из леса, было уже светло. Через поля и луга на дорогу выходили поодиночке и группами люди. Они спешили к дороге и, попав на нее, крестились, как будто пыльный путь обязательно вел к спасению.
Гудо несколько раз хватал за грудки встречных, но спросить у них что-либо было невозможно. Люди или плакали, или смеялись ему в лицо. Другие падали на колени и просили найти и спасти своих детей, которых они потеряли, сами того не заметив. Но большинство просили, как величайшую милость, краюху хлеба и глоток воды.
И Гудо повезло.
Хотя нет, он так не считал. Это было Божьим позволением. Милостью Господа за все те годы, когда Всевышний или наказывал его, или не обращал на него внимания. Но все же Господь смилостивился и вывел палача к тем нескольким домикам, что навсегда врезались в память Гудо.
Палач направил свою повозку к хозяйству, которое искал, и стиснул зубы.
Из дверей домика Аделы выглянул оборванец и громко крикнул:
— Эй, где вы там? У меня хорошенькая селяночка и девочка. Ну, просто ягодки. Ох, и повеселимся. Они еще шевелятся. Эй, поспешите…
Из соседнего дома не спеша вышли еще два разбойника с узлами отобранного добра в руках. Они засмеялись и направились на зов.
— Уходите! — громко крикнул Гудо и потряс мечом.
Разбойники остановились и удивленно посмотрели на него.
— Чего ты? Тут на всех хватит. Бери — не хочу. Уже ничего и никому не нужно. Смотри.
Гудо оглянулся и увидел несколько неподвижных тел, застывших там, где их настигла смерть.
— Я убью вас раньше, чем ваших тел коснется черная смерть, — грозно произнес палач и, подняв меч, шагнул к разбойникам.
— Глупец, бери все. Зачем тебе наши жизни? Они не стоят взмаха твоего меча. Живи сейчас. Завтра уже не будет! — вскричал тот, что стоял у дверей домика, но, увидев приближающегося к нему мужчину, бросился в сторону леса.
За ним, подхватив узлы с добром, поспешили и двое его приятелей.
Гудо вложил меч в ножны и вошел в дом.
Его Адела стояла на коленях, прижимая к себе свое дитя. В ее вытянутой руке холодно блестел нож. Лицо женщины было направлено к двери, но ее глаза были закрыты.
Палач крепко сжал губы и медленно подошел к женщине. Как можно нежнее он взял ее за руку и освободил от ножа.
Он сразу же почувствовал, как горит кожа Аделы.
— Нет, так не должно быть. Этого не может случиться! — вскрикнул Гудо.
Этот крик привел в чувство несчастную женщину. Адела с трудом подняла веки.
У нее не было сил кричать. Только губы, ее чувственные губы, раскрылись в желании издать крик ужаса, но его не последовало. В это мгновение болезнь отступила, ибо более ужасное овладело несчастной женщиной.
Она увидела дьявола! Она узнала его, будучи уже почти мертвой. И в этом не приходилось сомневаться. Очень часто, едва ли не каждую ночь, это исчадие ада приходило к ней в образе крылатого демона, похищающего ее дочь, и опять, опять и опять насилующее ее пропащее тело. И сейчас он стоял в свете проема двери с опущенными крыльями и чудовищно огромной головой. Было только странно, что крылья, трепещущие на ветру, походили на полы длинного плаща.
Адела уже ничего не могла сделать. Даже вонзить нож в тело Греты, а затем полоснуть себя по горлу. Единственное, на что ее хватило, так это на поток слез, горьких и кипящих.
А демон вырвал из ее руки нож, это последнее средство противостояния, а затем отнял самое дорогое, что было в ее жизни…
Гудо чувствовал, что нужно говорить, говорить много и как можно нежнее. Но никогда не испытанное чувство крепко сжало его горло и надавило на грудь. Он только и мог, что бесконечно повторять:
— Я здесь… Я здесь… Я здесь…
Палач сильно укусил себя за руку. Острая боль освежила голову. Затем он несколько раз ударил себя по щекам.
— Вот так. Они живы. Теперь все будет хорошо.
Почувствовав возвращение сил, Гудо стал действовать. Он вырвал девочку из объятий матери и, перевернув, схватил за ноги. Туника скользнула вниз, обнажив худенькие ножки. Палач взглянул между ног и увидел шишкообразные наросты на внутренних сторонах маленьких бедер. Он тихо застонал:
— Бубоны, проклятые бубоны…
Да, эти красные опухлости, в центре которых уже просматривалась синева, не оставляли сомнения в том, что в теле девочки поселилась чума.
— Возьми меня. Убей меня. Проклятый демон, будь ты проклят. Не дай увидеть, как ты надругаешься над ребенком. Гори в аду, — тихо завыла женщина и попыталась подняться на ноги.
Гудо мельком взглянул на обезумевшую женщину и одним рывком сорвал с девочки одежду. Затем он осторожно положил ребенка на глиняный пол и принялся за женщину.
Его сильные руки ухватились за надплечники платья и с силой рванули. Куски одежды остались в руках палача, а женщина обреченно рухнула к его ногам.
Гудо сбросил с себя свой огромный плащ и разорвал его надвое. В одну половину он закутал девочку, в другую завернул бесчувственное тело Аделы.
— Я спасу вас. Бог мне в этом поможет. Он поможет. Ты ведь поможешь, Господи?!
Отдохнувшая за ночь лошадь, изведавшая на своем крупе жесткую и тяжелую руку погонщика, лихо мчалась, оставляя позади лесные мили. До обеда с перерывами шел дождь. Он прибил пыль и освежил лес. На ветвях деревьев покачивались птицы и звонко щебетали, занятые своими обычными заботами. Им не было дела до того, что творилось на грешной земле. Их охраняли небеса. Они это знали. Вот только не могли представить себе, что через полгода лишь немногие из них переживут зиму и опять поднимутся на крыло. Почти все птицы будут выловлены и съедены обезумевшими от голода людьми. Теми, что наслаждались их пением и высоким полетом.
