буду распространяться, иначе получится слишком много слов и намёков.
Небесно-прекрасной временами бывала поздняя осенняя изморось, равно как и ночь в замковом парке. В такие часы я сидел в своей комнате, предаваясь чтению или мечтам при свете лампы, окно было открыто, и целый мир ночи потихоньку входил ко мне, как милый друг, и вселял в сердце отвагу, покой и уверенность. Если за этим занятием, за тихим и внимательным чтением, меня заставал польский неистовый грубиян, т. е. не кто иной, как наш господин кастелян, он делал крайне взволнованные, испуганные глаза и произносил с тревожною миной: «Только не чтение, Тобольд, только не это. Только не читайте, ради бога, так много. Это неполезно. Вам это пойдёт во вред, Тобольд! Вы не сможете работать. Лучше отправляйтесь-ка спать. Сон хорошая вещь. Спать важнее и полезнее, чем читать».
О бочонке отборной пшеничной, который был доставлен к ухмылению, рукопотиранию и прочему удовольствию кастеляна, а также ещё одного определённого человека, а именно, к моему собственному, а также о том, как обе значимые или же незначительные персоны сразу же приступили к тщательной проверке и скрупулёзному изучению и исследованию оного бочонка, я остерегусь проронить хоть слово сверх уже сказанного.
Если память мне не изменяет, однажды вечером я написал загадочный
Вместо того, чтобы на нечистой почве в столичном городе разыгрывать из себя нечаянного или полуотчаявшегося человека, шататься и стоять по углам в виде ненужной фигуры, вызывающей только раздражение и досаду, вместо того, чтобы с переменным успехом изображать элегантные манеры, а притом быть в тягость хорошим терпеливым людям, вместо того, чтобы быть бездельником и неисправимым прожигателем жизни, шалопаем и лодырем, я с некоторых пор проживаю в замке Д. в качестве лакея графа К., я трудолюбив, энергичен и деятелен, зарабатываю каждодневным, в одинаковой мере тяжёлым и честным трудом хлеб насущный и вдобавок изучаю аристократию и её обычаи, изучение которых для большинства людей задача если и не раз и навсегда неразрешимая, то, в любом случае, затруднительная и далеко не простая, потому что аристократы проживают за крепостной стеной и в неприступных, изолированных замках, где раздают команды, повелевают и царствуют как боги, или, как минимум, полубоги! Чудесны, клянусь спасением души, места проживания аристократии; конюшни там преисполнены прекрасных и самых горячих на свете жеребцов, обычаи там до крайности благородны и уходят корнями в глубь веков, а что касается тамошних библиотек, то, я думаю, а то и знаю, что роскошью томов они ломятся так же, как тамошние залы и комнаты — пышностью, элегантностью и богатством. Разве не обслуживают аристократов расторопные и предупредительные слуги, как, например, автор этих строк, и будет ли ошибкой в достаточно полный голос утверждать, что вся поголовно аристократия кушает с золота и серебра? Кто наблюдает, как завтракает граф, оказывается смущён и сокрушён, и потому, как мне представляется, целесообразно избегать дерзких нарушений графского покоя за завтраком. Чем же, в общем и целом, питается аристократия? На этот сложный и изощрённый вопрос, по моему мнению, проще и лучше всего ответить таким образом: аристократия предпочитает на завтрак яйца с беконом. Кроме того, аристократы поглощают разнообразные мармелады. А если мы теперь зададимся ещё одним, опасливым и, вероятно, непредвиденным вопросом: «Что читает аристократия?», то мы считаем, что попадём в точку, если бодро ответим: «Кроме писем, которые никогда не доходят[27], аристократия читает откровенно мало». А какая музыка по вкусу аристократу, если уж он смилостивится сообщить нам об этом? Ответ прост: ну, Вагнер, конечно. А что делает, чем занимается и заполняет божий день аристократия? В ответ на этот как будто бы озадачивающий, хоть и очевидный и потому вряд ли оскорбительный вопрос я скажу: аристократ занят охотой. А что отличает и выставляет в лучшем свете аристократическую женщину? Проворная и грациозная горничная торопится сообщить, что не знает, что и сказать. Однако, можно положительно утверждать, что герцогини отличаются импозантной полнотой тела, а баронессы обычно прекрасны, как тёплые, смущающие чувства лунные ночи. Принцессы же скорее худы, хрупки и тонки как веретено, чем крепки и широки в кости. Графини курят сигареты и славятся властностью. Княгини же, напротив, скромны и мягки характером.
Этот краткий и сжатый трактат я отправил срочной почтой в редакцию солидного ежедневника; однако это оказался напрасный труд, поскольку продукт моих размышлений напечатан не был, а был, должно быть, отправлен, как и все подобные бесплодные попытки, в жадную пасть мусорной корзины, о чём автор, разумеется, искренне сожалеет, хоть и не впадает в ярость, поскольку он и так никогда не намеревался стать великим писателем. Я вспоминаю и напоминаю о Северной Америке, сообщая, что однажды, когда мне казалось, что у меня нет других дел, кроме как листать дневник, который лежал на игральном столике в большой зале и в который вносили записи гости графа, я наткнулся на имя Вандербилт и это столкновение меня немало озадачило.
Здесь я не премину сообщить, что, несмотря на холодность и высокомерие, а также определённую суровость, которую он распространял на нас, окружающих, мне всегда по-настоящему нравился наш господин граф. Я приписывал ему хороший, добрый характер и предполагал в нём благородное сердце. Само собой разумеется, я относился к нему с уважением, иначе и быть не могло. Граф принадлежит к людям, которые в силу отчасти врождённой, отчасти приобретённой склонности хотят казаться суровее, злее и угрюмее, чем они есть, в то время как многие низкие душонки торопятся выказать себя в очень человеческом и приятном виде, потому что надеются извлечь какую-либо выгоду, если будут вести себя сентиментально и сострадательно. Граф презирал подобные манёвры и считал излишним изображать из себя святого. Люди, как мой граф, пренебрегают обманом; им претит грязнотца, затхлость и смрад, равно как и мошенничество, предательство, святошество и лицемерие. Во многих отношениях такие люди не слишком милы и не слишком лицеприятны, зато на их внешность и выражение лица можно положиться. Их вид не обещает ничего особенно прекрасного и душевного, зато не обманывает и не злоупотребляет доверием. Лишь изредка слетает с таких суровых, недобрых губ слово прекрасное и душевное, и такое слово поистине золотое, потому что вдруг становится ясно, кто и что есть такой человек.
В ноябре, к началу сезона охоты, в замке стало оживлённо. Гости приезжали и уезжали, всё здание буквально кишело людьми, и слугам то было нечего делать, то приходилось делать слишком много дел сразу. Иногда замок мечтательно затихал, чтобы вновь наполниться самой что ни на есть оживлённой суетой в залах и коридорах. В том или ином месте вдруг возникали дамы, вышагивали гордо и высоко несли голову. Надлежало проявлять внимание, ум и прилежание. Кастелян метался в непрекращающемся возбуждении, а камердинер источал своё баснословное камердинерское величие. Один раз секретарь попросил меня отнести баронессе X. в комнату стакан лимонада от своего имени. Это изящное и трудновыполнимое задание привело меня в совершенный восторг. Поспешно, но и, разумеется, вполне торжественно понёс я напиток прекрасной даме, которая мне казалась целиком вылепленной из свежего молока. Баронесса X. и вправду была необычайная красавица, высокая и тонкая, но с мягко очерченной и полной фигурой. Ницше прав: женщины маленькие и с фигурой незначительной не могут быть красивы. Я вошёл в покои и передал лимонад баронессе, на которую прямо-таки молился, со следующими, казалось бы, тщательно отобранными и очень осторожными, а может быть, очень неосторожными и экзальтированными словами: «Меня, жалкого и ничтожного, но счастливого, сверх меры счастливого человека, послал к вам сию минуту такой же счастливый, сверх меры счастливый господин секретарь со стаканом цитрусового лимонада для госпожи баронессы, чтобы передать самой прекрасной на свете даме то, чего она пожелала испросить. Господин секретарь приказал мне передать госпоже баронессе, что он тысячекратно просит разрешения быть к её услугам. Я не знаю, где господин секретарь находится в данный момент; но знаю наверняка и смею утверждать, что где бы он ни был в этот час и в эту минуту и каким бы важным делом ни занимался, в мыслях он целует руку госпоже баронессе — причём, вероятно, страстнее, чем позволяют принятые в аристократической среде приличия — поскольку он каждую секунду ощущает себя верным рыцарем, защитником и покорным слугой милостивой госпожи баронессы. Прекраснейшие и милостивейшие глаза смотрят, как несложно заметить, с удивлением и некоторым изумлением на ничтожного посыльного и не имеющего значения курьера, который говорит на языке тех, кто опьянён выпавшим на их долю счастьем служить воплощению милости и красоты. Находиться в присутствии госпожи баронессы — великое счастье для каждого, и может быть, это обстоятельство отчасти извиняет дерзкую речь, которую счастливчик осмеливается произносить, и восторженный тон, в который он нечаянно впал».
Действительно ли я произнёс эту заносчивую и влюблённую речь, или только мечтал и фантазировал, а, может быть, всё же выпалил все эти слова — неважно, в любом случае, я отчётливо
