примадонной, сверкающая синевой погода. Меня забавляет, что я упомянул известную картину. Не исключено, что я приму приглашение посетить даму в Париже. Она писательница и сочиняет неизменно в летописательном духе, и ещё, как она упомянула, обладает очаровательным жильём.
Добавлю, что описанный мною процесс проходит в провинциальном городке, известном как центр производства эмментальского и швейцарского сыров. Из этого городка Жан Пауль однажды получил сырную голову от восхищённого его творениями изготовителя, и, надо полагать, остался доволен.
Сегодня — ведь вкусы со временем меняются — сыроизготовителя-поклонника Жана Пауля будет, наверное, уже не найти.
КАК Я ПРОВЁЛ ВОСКРЕСЕНЬЕ 1926/27 («Es war einmal»)
После того, как я освежился тарелкою супа и испросил у своей неизменно весёлой хозяйки разрешения прогуляться или побродить, первым делом я отправился к возлюбленной, поцеловал её изо всех сердечных сил, и после этого ощутил себя в состоянии или желании совершить решительный шаг в уже заждавшийся ландшафт. Систематическая бодрая трусца на некоторое время повергла меня в фантазию, что я — выхоленный, отлично дрессированный конь. Ветру, который чуть не сдул парадную шляпу с моей воскресной головы, я сказал: «Будь паинькой», и словно послушный моему напоминанию, с этого момента он вёл себя тихо. Незаметность очень пристойно изящна, подумал я на счёт призванного к порядку ветра, который теперь словно бы замкнулся в себе. Преодолев примерно два километра, я миновал красиво расположённый дом некоего отщепенца, собственной персоной глядевшего в окно. Мне казалось, у меня выросли крылья, так быстро я устремился долой. В зеркально гладком водоёме весьма скромной протяжённости я заметил отражение равнодушно взирающей пред собой статуи. «Ты ничего не ощущаешь, а я именно потому, ради этакой спорности, испытываю к тебе избыток чувства», — сказал я ей, казавшейся мне поверхностно, но, в тоже самое время, глубоко и внимательно меня изучавшей.
Шаг за шагом я достиг опушки леса, вдоль которой и отправился дальше, и после того, как эта обязанность была выполнена, передо мной воздвиглось следующее задание в виде холма, который походил на воплощение пасторальной поэзии и на который следовало взобраться, исполнением чего я безотлагательно занялся. Со мной поздоровалось дитя, когда я присел на скамью и стал при помощи карандаша отвечать на письмо, содержание которого меня живо интересовало. Подо мной простиралась более-менее внушительная деревня, где мне были известны два-три заведения, в которых провидение по возможности предоставляло моей персоне съесть, я хочу сказать, быть попотчеванным колбасой или порцией взбитых сливок. Дерево, под ветвями которого я писал, казалось, усмехалось листвой моим всерьёз высказанным строкам; солнце выглядело красиво нарисованным лицом, несомненно, желанным. Мои ноги словно продолжали подъём, как будто радуясь исполняемой службе, и я считал себя в прибыли, желая им удачно повеселиться. Когда я пересекал состоящий из незамутнённой радости дол, на меня воссиял с горной вершины уединённый крестьянский дом, чей добротный вид, скажем так, если и не расширял, то, во всяком случае, укреплял меня в доверии к самому себе. В маленькой, но роскошной деревеньке, словно бы населённой исключительно богачами, я зашёл в заведеньице, в котором сидел некто, поведавший мне, что собирается достичь Авраамова возраста. Кельнерша красовалась, как лишённая покоя героиня живописи, обречённая носиться туда-сюда, потому что и садик, и салон были полны до отказа, и это произвело на меня выгодное впечатление, поскольку я и сам добавлял собственное присутствие к обилию посетителей. Снаружи, над лужайкой, футбольный мяч с рассчитанной скоростью и необходимой весомостью пролетел сквозь прозрачный воздух так, что весело было свидетельствовать эту окрылённость, такую ликующую и выспренную.
Из не слишком протяжённого парка выглядывал юнкерский дворец, чьи башни сияли на всю округу, в то время как сумерки сгущались и распухали настроеньями. Была уже ночь, когда я снова явился в город, жители которого разбредались во все стороны в поисках увеселительных возможностей. Всё это время у меня в кармане находился театральный билет, посредством которого я скорее влетел, чем вошёл в городской театр, потому что часы уже пробили восемь. Увертюра златозвучно пронзила зрительный зал в тот момент, когда я поспешил занять своё кресло, откуда мне было замечательно видно представление, оставившее, или же утопившее, меня в довольстве. На сцене ясно начала выявляться основная фигура. От акта к акту представление, казалось, улучшалось; один выход сменялся другим с мягкостью и многозначительностью, и я сподобился сделать наблюдение, что безмятежность и серьёзность были всегда к месту в этой восхитительной пьесе. Я с удовольствием говорил бы о ней столько времени, сколько длилось представление.
СКАЗКА (II) («Es war einmal») 1928/29
Я расскажу вам отчасти смехотворную историю.
Некоторое время дела мои шли блестяще; в один прекрасный день мне достался по завещанию, вообще говоря, определённо не слишком значительный капитал, позволивший мне тогда, однако, беззаботно встречать новый день. Дни простирались передо мной, как удивительно прекрасно и непринуждённо обставленная комната.
Какое прозаическое сравнение!
Я с удобствами расположился в некоем подобии любовника, помимо прочего, с удовольствием сочиняющего в свободное время. Я знал, что представляю кое-какое значение, или, в равной степени возможно, просто воображал это себе.
Приятные игры воображения делают нас известным образом счастливыми.
Теперь я расскажу вам о той, кого я любил, и с которою кокетничал своей склонностью. Она была одновременно всем и ничем, и я был тем же самым. Я был то вселенной, то лишь атомом в этой вселенной.
Могу ли я надеяться, что это можно воспринимать как философию? Роскошно было чувствовать, что я привожу её в смущение своей уверенностью, своей элегантностью. Хотя эта элегантность и не выходила за рамки идеи. Когда я видел возлюбленную в замешательстве, я находил её восхитительной.
А теперь я приступаю к части, по всей очевидности, вполне сказочной.
Ни с того ни с сего я вдруг утратил весь прежний ловкий, смелый, стройный облик — к своему изумлению. Какая-то неведомая сила превратила меня в шар; я сделался абсолютно круглым и катался, вместо того чтобы ходить на ногах, и только и знал, что кувыркался вокруг да около.
Она заметила меня и, когда обнаружила, что из меня получилось, пожала плечами, смеясь надо мной, и одновременно то ли удивившись, то ли разочаровавшись моей новой внешностью. Кроме того, её это, кажется, вывело из себя, что вполне можно понять.
Меня же положение вещей, в которое я угодил, вполне устраивало, хотя я и не осмелился бы счесть его импозантным.
Сначала моя красавица не знала, что и предпринять, а потом дала мне маленького, изящного пинка, тем не менее, отложившегося у меня в памяти.
С тех пор прошли годы. Со временем я принял другие формы.
МИНОТАВР 1926/27 («Es war einmal»)
Насколько я бодрствую в отношении писательства, настолько прохожу мимо жизни, не обращая на неё внимания; как человек я сплю, не придаю, возможно, значения собственной гражданской сущности, потому что эта сущность, дай я ей волю, может помешать курению сигарет и писательству. Вчера я ел бекон с фасолью и думал о будущем наций, и через короткое время мне перестали нравиться эти мысли, потому
