— Чыво ты, Магомэт? — удивляется его напарник, поднимая голову от доски. Подозреваю, что у гарема возникли проблемы: муж, пришпиленный к стене стрелой, плохой муж — малопроизводительный муж. — А?!.
Булава с водкой обрушивается на голову вопрошающего — голова оказывается крепче стекла. Правда, её хозяин, окропленный ненатуральной родной, заваливается набок. Такое положение вещей не мешает мне догадаться, где кабинет директора. Ногой выбиваю дверь — за столом трудится человечек с нерусским лисьевидным личиком.
— Оглы! — гаркаю я. — Местан, мать тебя так!
— Ы-ы-ы?! — открывает тот рот от изумления.
— Узнаешь?
— Нэ-э-э — от страха не признает.
— Тихо, урюк, — предупреждаю, тыкая тиг под рессорное ребро. Пош-ш-шел!
— Деньги я давал, — пытается понять суть происходящего, продолжая меня не узнавать. — Всем.
— А мне нет, — и требую вести к «черному» ходу; с ключами, естественно.
Решив, что происходит скок отмороженного хлопца из рязанской провинции, директор не противится: главная цель — выжить.
У двери запасного выхода предупреждаю, чтобы оглы не тешил себя иллюзиями и сдержанно вел себя на улице. Никаких резких движений, азер, а то я сам занервничаю и совершу тык в прокуренную твою печенку.
Ключ хрустнул в замке — и мы обрели свободу в мире, хрустальном от дождя и света фонарей.
Уже в машине обратил внимание на телодвижения, совершаемые секьюрити магазинчика «Нешомэ» и женским коллективом: они потерянно бродили меж стеллажами, будто искали что-то. Или кого-то? Я посмеялся: ищут вчерашний день. Директору было не до веселья: его мелкое, повторю, лисьевидное личико парило от ужаса: во-первых, он признал автомобиль, в багажнике которого, по-моему утверждению, находились те, кому он поручил деликатную работенку, во-вторых, «должник» приобрел знакомые по фото черты, в-третьих, вопросы… Вопросы были нелицеприятны: кто, зачем и где?
Поначалу беседа не складывалась. Кажется, моему собеседнику показалось, что он вот-вот будет освобожден летучим отрядом земляков-нукеров. Нож под ребро привел в чувство Местан-оглы, он заныл в голос, качаясь от боли, как монгол-шаудан на лошади. Я повторил вопросы и получил общие ответы. После чего пришло понимание: нахожусь только в начале пути, точнее на первой ступеньки лестницы, ведущей в криминальный иерархический мирок.
Нет никаких сомнений, что два соглядатая, нашедших последний свой приют в багажнике, и ещё теплокровный субъект звенья одной цепи. И звенья эти маркированы цифрой «6», то есть они «шестерки», ими прикрываются те, кто на самом деле способен влиять на ход событий.
По уверениям Местан-оглы, он святее Магомета, который исламский созидатель, и практически ничего не знает. Я посмеялся, богохульствуя: у Магомета, говорят, большой гарем, а значит, большие проблемы. Меня плохо поняли, и я объяснил: во всех делах, где замешаны женщины, можно шею сломать. И потом: Магомет, который в подсобке, разукрашен нашей лучшей в мире сталью, а это доказывает многое — доказывает, что меня хотели уничтожить.
После этих слов именно меня поняли прекрасно и поспешили наделить информацией. Из неё следовало, что некто попросил Местана-оглы оказать ему услугу и проследить за столичным молодцом (фото прилагается), проживающего по такому-то адресу.
— Некто — это кто? — задал я вопрос.
— Не знаю…
— Знаешь!
— Не знаю, клянусь мамой.
— Тьфу ты, — не выдержал я. — И Магомета запустили в квартиру, чтобы он пожелал мне спокойной ночи?
— Посмотреть, да? И все, клянусь мамой.
Я рассмеялся: маму вы свою совсем не жалеете, и задал естественный вопрос о цене, которую мой собеседник готов уплатить за свою бесценную, но урючную жизнь.
— И начинай со ста «кусков», — предупредил, — оглы.
После того, как я был снова правильно понят, начались новые страдания: нет таких денег, брат, нет, клянусь…
— Вот только маму не трогай, — устал я. — И говори правду.
Оказывается, правда бывает страшнее смерти. Когда выяснил, что без радикальных действий не обойтись, то решил упростить отношения с вруном. Ударом руки в его кадык прервал диалог — зачем попусту говорить, если можно помолчать.
Автомобиль мчался по скоростному шоссе. Дождь прекратил и за лесными массивами угадывался новый день: у горизонта происходила титаническая вечная борьба тьмы и света. Лезвие будущего утра казалось пытается распороть брюхо ночи, чтобы выпотрошить требуху полнощных наваждений и страхов.
Я вспомнил другую ночь и женщину в ней: зачем кромсать сумасшедшую журналистку, да ещё с такой художественной резкой? А если некто решил прикрыть свой тонкий расчет столь топорным исполнением?
Вопросы-вопросы, пока не имеющие ответов. Что делать — я в начале пути. И путь этот, возможно, закончится для меня через несколько дней… или несколько столетий?..
У меня мало времени — это я чувствую. Пока на шаг опережаю врагов. Они уверены в своей силе и это дает мне преимущество, небольшое, но преимущество.
Что там говорить: начало моих боевых будней на гражданке резвое: два трупа, складированных в багажнике, а впереди — ещё более прекрасные перспективы.
Ночная поездка заканчивается на окраине Луговой — местечке, удобном во всех отношениях. Во- первых, далече от цивилизации, во-вторых, хорошо мне известном. Здесь находится старый коровник с огромной выгребной ямой, о которой сказывал дед Матвей, когда притопил в ней «восточного» германца. История та случилась годков двадцать назад, во времена расцвета интернационального и колхозного движения, но народный сказитель повествовал её всякий раз, приметив на столе бутыль.
По глубокой колее автомобиль продирается к забытым строениям, от которых остались одни бетонные стены да яма с дерьмом; остальное домовитые луговчане растащили по своим углам.
Когда свет фар пляшет на стенах, серебрящихся от дождя, выключаю мотор. Оплеухой привожу в чувство оглы, посчитавшего, очевидно, что ему удалось без маеты перекочевать в мир иной.
— Ыыы, — страдает, осознав, что по-прежнему находится в трудном полете над земной юдолью.
— Повторить вопросы, — проявляю благосклонность к его положению. — Или не надо?
Мой новый недруг решает быть последовательным и, проклиная мой род до седьмого колена, заявляет, что я не услышу от него более ни слова. Подобный героизм вызывает у меня улыбку. Мне нравятся фанатики. Вскрывать их так же интересно, как медвежатникам незнакомые сейфы. Что для этого требуется? Верно — подручный инструмент. Например, рашпиль. Его я и сыскиваю в бардачке. Оглы пока не понимает моих намерений и живет иллюзиями о благополучном исходе. Резким движением тискаю рашпиль в его приоткрытый рот, где угадываются окоронкованные золотом зубы. Помнится, я был прилежным учеником и у меня была пятерка по труду, в частности, по обработке металлов. И поэтому реакция человека под моей умелой рукой удивляет: он корчится, точно ему неприятна вся эта трудовая терапия — он хрипит и требует к себе внимания, не хочет ли он пожаловаться мне же на свою плачевную участь? Я вырываю инструмент с золотым налетом из пасти: что случилось, герой из героев; кажется, у вас, трупная мразь, возникло желание поговорить на острые темы дня?
— Ыгы, — щербатится зубками, похожими на зубцы кремлевских стен.
Я смеюсь: зубы у тебя, оглы, как зубцы кремлевских стен. Мою шутку плохо понимают, в радужных зрачках врага сияет священный ужас. И я понимаю противоречивые его чувства: мало кому приятны такие лечебные процедуры по ночам.
Не верю в доблесть тех, кто готов ради идей пожертвовать собой. Боль развязывает языки всем. А те
