— Какой буй?
— Какой-какой, — смеялся, — обыкновенный такой буй.
Когда Александра таки вникла о чем я, то, хохотнув, нырнула в мутные от пены воды, словно не веря мне до конца. Она ещё не знала, что я не вру, если это делаю, то в крайних случаях. А зачем лгать той, которая нравится глазами с льдинками?
Я почувствовал, что предмет, препятствующий моему взлету к неизведанным мирам, исследуют самым тщательным образом. Так, должно быть, любознательные ученые из экспедиции Ж. — Ж. Кусто изучают фауну и флору Тихого океана.
— Ух! — вынырнула пытливая женщина из глубоководной бездны «джакузи». — Какой там буй! — Воскликнула. — Там атомная подводная лодка Щ-29!
— Щ-29? — удивился я. — Как интересно.
— Ну точно! — потекшая тушь окаймила её глаза и моя будущая женщина смахивала на сказочную экзальтированную принцессу.
— А что такое у нас «Щ»? — валял дурака.
— «Щедрый», — хохотала.
— С ума сойти, — губами обследовал женскую грудь, она была скользкой и напоминала плотные мячики с двумя ниппелями сосок. — А двадцать девять?
— Сам догадайся!
Смеясь, мы посмотрели друга на друга и прекрасно поняли…
— Не пора ли субмарине войти в гавань, — предложила Александра.
— А почему бы и нет, капитан, — не противилась команда Щ-29.
Словом, случилось то, что случилось. Почти так, как поется в модных песенках: «Каждый хочет любить, и солдат и моряк. Каждый хочет иметь…» или «…и в гавань входили корабли», и их встречали декоративными взрывами петард и праздничными здравицами.
После благополучного завершения торжеств на воде, над и под ней они продолжились на суше — правда, после короткого отдыха.
— Может, бой хочет бай? — поинтересовалась женщина, когда мы оказались в спальне, освещенной напольным светильником, похожим на яйцо динозавра.
— Я хочу, — обнял её за плечи, — тебя.
— Дай перевести дух, хуанито, — прилегла на мою грудь и внимательно взглянула.
— Что, родная?
— Лю-бу-юсь, — проговорила по слогам. — Какой ты красивенький, уточнила, — у меня.
— Дурочка, — застеснялся. — Какой есть. — И отшутился: — Пацан как пацан.
— Пацан, а я… — запнулась, — тетка.
— У меня никогда не было такой великолепной тетки, — и притянул её лицо к своему, — с глазами патового льда.
— Правда?
Я рассмеялся: поначалу все женщины кажутся такими недоступными, как кордельерские скалы, а когда они, прекрасная половина человечества, покорены, то происходит некое странное превращение: становятся чересчур доверчивыми и частенько глупенькими. Александра замахнулась, мол, как дам за дам. Я перехватил её руку, и мы принялись бороться, похожие со стороны на борцов вольного стиля. Понятно, что в конце концов победила дружба.
Женское тело было грамотным в любви, но давно не востребованным, выражусь столь не изящно. Прежде Александра сдерживала чувства, словно не веря в происходящее, затем, очевидно, убедившись в искренности моих чувств, решила не сопротивляться и плыть по бурному течению реки — реки первородного греха. Ее скуластое (с азиатинкой) лицо заострилось, в створках раковин век угадывались жемчужины зрачков, губы, наполненные энергией вожделения, были искажены в пароксизме наслаждения…
Она была потрясающе откровенной в любви, моя новая женщина. Она будто умирала, чтобы через несколько мгновений (или вечность?) воскреснуть.
— Прости, — говорила. — Я совсем не думаю о тебе.
— Милая, — посмеивался, — я тот, кто думает о себе сам, как реактор АЭС.
— АЭС? — не поняла.
— «Атомное чувство — любовь, берегись-берегись его», песенка такая.
— И что?
— Скоро подойдет реакция в реакторе, — шутил, — и тогда держись!
— А что было в ванной комнате? — удивилась.
— Детские забавы, — ответил. — Игра в «американку».
— Игра в «американку»?
Пришлось объяснить: частенько в школе мальчики и девочки спорят спорят по любому поводу. Проигравший обязан выполнить любое желание победителя, то есть исполнить «американку». И как правило, девочки стараются уступить.
— Почему?
Я отвечал: не может же она тащить пацана в укромный уголочек, чтобы там вволю потискаться, а мальчишки только об этом и думают, и делают. Александра рассмеялась: получается, я мечтала тебя, хуанито, затащить затащить с определенными целями?
— Наша цель — Майями!
— Майями?
— То есть райское наслаждение, — объяснил, — как там.
— Ты был в Майями? — повторила вопрос.
— Нет, хотя думаю: эдем на земле, — ответил. — У меня там школьный друг живет — Славка Седых…
— А я здесь с тобой, — её тело было шелковистым и палящим, точно песок на незнакомом океанском побережье с декоративными пыльными кипарисами, как в раю.
Это было последнее, что зацепило мое воспаленное от плотской услады сознание. Возникло впечатление, что моя восторженная душа воспарила из консервной оболочки тела и метнулась в некий туннель — то ли смерти, то ли вселенского перехода из одного измерения в другой.
С невероятной, близкой, должно, к скорости света душевная моя субстанция в 4,5 грамма перемещалась по туннелю, похожему на открытый космос беспредельной своей бесконечностью, сафьяновым мерцанием умирающих звезд и далекими, нарождающимися в муках химерическими галактиками… Затем впереди брызнул свежий рассвет, и с каждым мгновением он насыщался, словно этот незнакомый пространственный мир, как холст, пропитывался колером фанатичного живописца.
После последнего судорожного движения душа моя впадает в безбрежное пространство ультрамаринового наслаждения. Необыкновенная легкость потустороннего полета и радость освобождения от земных пут делают её бестолковой: беспечно кувыркается она в многомерном ОКЕАНЕ ЛЮБВИ.
И продолжается это до тех пор, пока из ниоткуда возникает воронка, которая, разрастаясь, начинает затягивать в смутное нутро свое беззаботную, как дитя в песочнице, душу. И когда субстанция в 4,5 мегатонн понимает, что возвращение в мрак жалкого плоского мира неизбежно, то исторгает из себя такой отчаянный вопль — вопль обманутой души, что, кажется, сама она гибнет навсегда в ослепительной вспышке ядерного оргазма…
— Тише, милый, тише, — слышу знакомый голос, — ты весь район перебудишь. И особенно телефонисток АТС.
— АТС?
— Телефонная, говорю, станция. Здесь рядом. Там такие барышни, засмеялась. — Еще прибегут…
— Прости, — пытаюсь восстановить дыхание: душа вновь вернулась в консервную банку тела, и это возвращение трудное. — Кричал, что ли?
Александра смеется: если бы так — орал, как гиббон с бананом на баобабе, на которого охотится царь зверей.
— Я — гиббон с бананом? — обижаюсь в шутку. — А ты тогда кто?
