того Миха на этом свете не видал, а вот такого, прошу прощения, богатства! Вы будете иметь успех в высшем обществе. М-да!
Черт знает что! Не хватало из меня делать героя нашего времени, покоряющего с помощью своего личного ледоруба заоблачные высоты высшего света. Конечно, новые времена — новые ценности, но не до такой степени, господа.
Потом договорившись, что на следующий день я сам зайду за фотографиями, отправляюсь восвояси.
Мое появление в родном доме вызвало разные чувства. Baн Ваныч с похмелья решил, что я взял валютный пункт обмена и потребовал за молчание две бутылки родной. Они тут же явились перед его люмпенским носом, что окончательно убедило отчима: дело нечисто.
— Дымок, но я молчок, — убеждал он. — На атасе я завсегда готов стоять! Атас — рабочий класс!
— Вот именно: рабочий класс, — сказал я и попросил найти мне автомобильчик на ходу.
Мать пустила слезу: ой, сынок, по той ли дорожке идешь, не по кривой ли? Катенька прыснула от смеха: наш Митек, как денди лондонский одет. В ответ я счастливлю её импортной кредиткой на мороженое.
Как мало нужно для счастья: кому-то бутылку родниковой, кому-то остров с пыльными кипарисами, кому-то власть всласть, кому-то любовь…
Когда-то я любил девочку. Как жаль, что она погибла, если бы этого не случилось, мы бы повенчались в церкви и жили счастливо. Жили счастливо? Неуверен. Как можно быть счастливым в несчастливой стране?
… Поутру отправляюсь в район Курского вокзала, проживающего по законам зоны. В бесконечных переходах пахнет просмоленными шпалами, розовощекими крысами, мочой и бомжами. В одном из переулочков нахожу старую усадьбу с пристройкой, похожей на конюшню. Как утверждает столичная летопись, раньше здесь находилось постоялое местечко для вокзальных извозчиков и животины — лошадей и осликов. А что теперь? Верно, лечебное учреждение под странным названием «Вагриу» при спорткомитете России. Сюда мне и надо, а вернее к лекарю Григорьянцу. Очень хороший специалист, признался управляющий дамского клуба, мы без него, как без рук. В чем я скоро и убедился — убедился в том, что лапы у эскулапа, как у коновала. Узнав по какой причине я предстал перед ним, он расцвел маковым цветом. Был упитан щекаст, неприятно щетинист и рукаст; на руках — волосы, как у Кинг-Конга. Без лишних слов лекарь направляет меня в лабораторию сдавать анализы урины.
— А вы не Лисичкин? — интересуется медсестричка с детскими косичками, выдавая мне баночку из- под майонеза.
— А это кто?
— Олимпийский чемпион по художественной гимнастике.
— Нет, я чемпион по гребле и каноэ, — серьезно отвечаю, удаляясь с мелкой посудой в гальюн.
После сдачи анализов на благонадежность я снова предстаю перед Кинг-Конгом. Тот натягивает прорезиненную перчатку по самый локоть и требует, чтобы я сдернул брюки — с себя, разумеется.
— А зачем?
— Надо, — получаю уклончивый ответ.
— Э, нет, мы так не договаривались с Аркадием Петровичем, — говорю я, припоминая, как однажды, перед армейской службой, уже проходил неприятную во всех отношениях врачебную процедуру.
— А без этого я не дам лицензию на работу, — предупреждает вредитель в белом халате.
— Я здоров, как бык, — раздражаюсь.
— Это решать мне, — оппонент неуступчив, как осел.
— Доказать?
— Докажите?
Не люблю спорить. Зачем пустельга, если можно обойтись без нее. Я беру стул со стальными искривленными ножками и завязываю два узелка — на добрую память о себе. В ответ Кинг-Конг, натужась, развязывает эти узелки.
— Тем более, — говорю я, — не могу вам довериться. — И выхожу вон из кабинета, оставив ветеринара не у дел.
Понимаю, что каждый выполняет свой профессиональный долг, однако не с таким же остервенением, господа из «Вагриу».
Потом быстрая поездка на такси по Садовому кольцу — и я в арбатских переулочках. Надеюсь, мастер Хинштейн не отдал в розницу мои фотографии? Поднимаюсь по знакомой парадной лестнице. Дверь открывает вся та же невозмутимая, как могильная плита, Моника из Полтавы.
— А, Димочка, жду-жду, — необыкновенно радуется старый фотограф. Прекрасные снимки. — И льстит. — Какая таки богатая фактура?
Я вижу, что Михаил Соломонович нехорошо возбужден, за суесловием скрывая некое намерение. Что такое? Не мечтает ли он выставить фактурное фото в парижском салоне мадам дэ Кандессю? Отнюдь, щерится шутке фотограф и предлагает… работу.
— Какую? — не понимаю я.
— По прямому, так сказать, назначению, — улыбается, как мэр на празднике города.
— То есть?
Господин Голощеков оказался прав: конкуренция на рынке порока работала отменно. Не успел я запечатлеть на пленке свою богатырскую стать, как старый папарацци решил заработать свой процент на сделке, сведя вместе два любящих сердца. По его уверениям меня ждет удивительная ночь и в ней дама, мечтающая о фейерверочной любви. Я пожал плечами: а как же договор с клубом «Ариадна», нехорошо, простите, начинать трудовую деятельность со лжи? Человечек с лейкой захихикал и задал несколько уточняющих вопросов. После моих ответов выяснилось, что договор вступает в силу только через неделю.
— Бюрократ Аркаша, ох, бюрократ, — радовался фотограф, потирая ручки. — Из бывших строителей коммунизма, любит бумажку, больше, чем букашку, то бишь человека.
— Ну я не знаю, — сомневался.
— А потом, Дмитрий, — был настойчив и подвижен птичьим личиком, проверим, так сказать, боевую и политическую подготовку! И не запросто так, — и назвал сумму, с которой дама готова расстаться после ночного бдения при свечах.
— Семьсот баксов? — переспросил я.
— Именно таки так, — подтвердил фотограф и сделал оригинальный вывод, что стоять у мартена куда труднее и за это не платят таких сумасшедших денежек.
Я посмеялся: ещё неизвестно, что легче: стоять у мартена или лежать у домны. На этой веселой ноте мы ударили по рукам. Я получил листочек с номером телефона и конверт, где угадывались снимки для отдела кадров дамского клуба.
— Заходьте ещо, — облизнула плодоягодные губки наша доморощенная Моника Порывай на прощание.
— Непременно, — буркнул я.
Черт знает что! Быть может, пока не поздно придержать шаг и не прыгать через три ступени в мир неизвестный, скрытый от обывательского глаза, как панцирь земли за кучевыми облаками.
Как тут не вспомнить первый прыжок с парашютом, когда тебя выносит из самолетного брюха в качестве мешка с натрием для урожайности родных полей. Страшно делать последний, он же первый шаг в никуда. Или ты его делаешь, или не делаешь, вот в чем дело. Некоторые так и не сумели кинуть себя в воздушные потоки, чтобы после чувствовать нетрезвое счастье оттого, что по-прежнему живешь да ещё управляешь лямками индивидуального летательного средства, с помощью которого удалось избежать летального исхода.
Так что опыт жизни в экстремальных условиях у меня есть. И поэтому никаких сомнения, сержант, никаких сомнений. И я делаю шаг из сумрака подъезда в солнечный день.
На Арбате вечный праздник жизни: торгаши матрешками, музыканты, художники, зеваки и прочая нетребовательная публика, бродящая меж фальшивыми фонарями. Мое внимание привлекает шарлатан с
