Вспомнит, когда на нищенке какой-нибудь женится да еще дети пойдут».
Тамара шла по заснеженной улице поселка. Ей хотелось разогнать тяжелые мысли, решить, как быть дальше.
Как и обычно в воскресный день, народу на улице было много, играли гармошки, звенели групповые песни, рассыпался безудержный смех. «Неужели для того, чтобы иметь счастье, мне надо быть другой, как говорил Аркадий? — грустно думала Тамара, слушая воскресное веселье горняков. — Но какой надо быть? Почему этого никто до сих пор так и не сказал? Даже Аркадий. Эх, Аркадий, почему ты просто отвернулся от меня, когда понял, что я не та, которая по душе тебе, почему? Случись это полгода назад, когда мы были мало знакомы, я бы не обиделась, я просто не заметила бы, что тебя нет возле. А теперь... Теперь я одна... Как ты далек сейчас от меня... Связался с какой-то сиделкой из больницы, а я тебя считала хорошим. И все же я люблю его, наверное. Но постараюсь сейчас ненавидеть, пусть поймет, как низко пал в моих глазах. Но что же делать? Уехать? Куда, к кому?»
Тамара вышла за поселок и остановилась. «Ну вот! А дальше куда? Обратно домой? И это в тот момент, когда Аркадий, может быть, счастливо смотрит в глаза этой... Асе? Нет, нет! Только не домой».
Тамара стала смотреть в сторону леса и вдруг оживилась: ей показалось, что там мелькнула фигура лыжника. Да, да! Человек быстро шел к поселку. Женщина. И вдруг Тамара закусила от волненья губу: это Ася! Но почему она одна, где же Аркадий? Вообще-то понятно. Так называемая конспирация, чтобы никто ничего не знал.
Ася проехала стороной, делая вид, что не узнала Тамару, но та уловила несколько быстрых, беспокойных взглядов в свою сторону, и ей захотелось заплакать. Что ж, это конец! Не случайно же эта Ася скользит на лыжах таким торжествующим, торопливым шагом. И разве для одной Тамары заметно, как привлекательна Ася в этом темно-синем лыжном костюме? Это, конечно, первый отметил Аркадий.
Постояв еще немного, Тамара пошла обратно.
— Тамара!
Тачинский появился совсем неожиданно.
— А я был у вас, — весело заговорил он, подходя. — Мне сказали, что ты где-то на улице...
— Ну и что же?
— Едем в Шахтинск? — сказал Тачинский таким тоном, словно они только вчера расстались хорошими друзьями. — Я по дороге тебе такое расскажу, что не будешь раскаиваться. Едем?
Она качнула головой.
— Нет. А впрочем... — она вдруг вспомнила Лилю. — Мне надо к подруге.
Ей захотелось встретиться и рассказать подруге все, все, от души пожаловаться на свою неудачную, скучную жизнь.
— Значит, едем? — спросил Тачинский.
Она, подумав о чем-то, кивнула головой:
— Едем.
Воскресная поездка Тачинского в Шахтинск, к Худореву, была не случайной. Связана она была с предполагаемым переходом на работу в Шахтинск. Хотя Марк Александрович и решил, что он должен уехать из Ельного, но посоветоваться с Худоревым было не лишним.
А когда под окном загудела машина, ему вдруг пришла в голову дерзкая, но заманчивая мысль.
Что, если пригласить с собой в город Тамару? Отбросить в сторону все мелочи, доказать ей, что для них открывается чудесное будущее!
...И вот поселок далеко позади. По обе стороны шоссе быстро проплывает заснеженный дремучий лес. А Тамара все еще не может забыть удивленного взгляда Аркадия. В первый момент этот взгляд принес торжествующее чувство, но чем дальше от поселка уносилась машина, тем беспокойнее становилось на душе.
— О чем задумалась? — наклонился к ней, сияя улыбкой, Марк Александрович. Ей стало противно это довольное, красивое лицо.
— Так... Ни о чем... — отчужденно ответила Тамара, раздражаясь от мысли, что сейчас он попытается завести нужный ему разговор.
Тачинский рассмеялся.
— Значит, не хочешь по душам поговорить? А напрасно. Уезжаю я скоро из Ельного, Тамара.
— Ну так что же?
Марк Александрович близко, так что коснулся губами ее уха, прошептал:
— А ты?
— Что я? — отодвигаясь, хмуро спросила она, хотя знала, о чем идет речь.
— Ты поедешь со мной?
И, не ожидая ответа, горячо продолжал:
— Я получу работу, конечно, в Шахтинске, кое-кто поможет мне в этом. Мечты, как видишь, сбылись, я возвращаюсь туда, куда и ты недавно рвалась всей душой. Знаю, что ты и сейчас не против вырваться отсюда. Да разве только ты? Всякий уважающий себя человек не проживет здесь более двух месяцев...
— Но вы же прожили здесь раз в тридцать дольше? — насмешливо скосила на него глаза Тамара.
— Да... Но... впрочем, зачем тебе это объяснять, ты все прекрасно знаешь и понимаешь.
— А как же Татьяна Константиновна?
— Тамара, зачем об этом говорить? Ведь это же не особенно интересует ни тебя, ни меня, — с ласковой укоризной произнес Марк Александрович. Чувство отвращения заставило Тамару передернуться: так неприятно подействовали на нее нежные нотки в голосе Марка Александровича. «Идиот! — подумала она. — Как он противен!»
— Я не рискую упустить такую возможность, как сегодня, — продолжал Тачинский, радостно и нежно глядя на нее. — Нам нужно решительно обо всем договориться. Если ты меня не понимаешь в чем-нибудь, говори, я все, все тебе расскажу. И только, прошу тебя, не настраивай себя против, не фантазируй и не выдумывай ничего. Подумай о моем предложении не как двенадцатилетняя девчонка, а как женщина, разумная и дальновидная. Ты поймешь, Тамара, что я прав. Я тебе в жизни более нужен, чем кто-либо другой... Подумай...
— Я уже думала о многом. И прошу вас, Марк Александрович, не говорить со мной на эту неприятную тему.
— Неприятную?!
— Да. Вы, может быть, ждали других слов, но... у меня их нет.
— Ну что ж, пусть будет по-твоему, — сказал он, усмехнувшись, и больше за всю дорогу не проронил ни слова.
В Шахтинске Тамара попросила Тачинского высадить ее у дома, где жила Лиля. Он хотел спросить, заезжать ли за ней, но она быстро скрылась в подъезде. Хорошее настроение было испорчено. Вот уж, действительно, такова жизнь — повезет в одном, проиграешь в другом.
У Худорева он узнал, что удача, которую он уже готовился отпраздновать, сомнительна.
— Слышал я, между прочим, о твоем деле, — сказал, зевая, Худорев. Он только что обильно пообедал, и его клонило ко сну. — Ты писал в горком партии?
— Да.
— Ну, Батурину из горкома позвонили, а я на докладе был у него. Лишнего ты там, наверное, написал, потому что Батурин страшно рассердился и отвечает в трубку: «С Тачинским разберемся, выясним, кто прав, кто виноват», положил трубку и фыркнул: «Кляузник!» Что ты там написал-то?
— Да так... Ничего особенного. Я лишь описал диктаторские приемы работы Клубенцова, ну и Шалина немного прихватил.
— Ну, милый мой, ты напрасно за них взялся. Да еще в горком об этом пишешь. Они же не тебе верить-то будут, а Шалину.
