— А если Берековский пойдет на попятную? — предположил дальновидный Мойша.
— В каком смысле?
— Вдруг передумает идти войной?
Мы порассуждали на эту тему и пришли к выводу, что запись, которую мы сладили с помощью «жучков», очень даже может нам пригодиться. В крайнем случае. В качестве компрометирующего материала. Для господина Лиськина тот будет рад услышать объявление войны открытым текстом.
— Ох, вляпаемся мы, как братец-лис в смолу, — вспомнил английскую сказку господин Могилевский.
Мы его успокоили: чему быть, тому не миновать. Главное, чтобы не в говно. На этом полуночное совещание закончилось — Сосо взял на руки прикорнувшую на тахте Софочку и удалился в её комнату; я же отправился к любителям классического музона и своим мужланским появлением нарушил гармонию филиала концертного зала имени П.И.Чайковского. Мне тоже нравится музыкальная классика: молчание — золото, а слово — серебро, моя любовь бесценное добро, слова любви нам нелегко сберечь, так сохраним молчание наших встреч. То есть сиди с умным видом и делай вид, что наслаждаешься адажио Генделя, и никаких проблем. С любимой.
— «Уж полночь близится, а Германа все нет», — ляпнул. — Я вместо него, господа!
— Да, Лопухин, вы не граф, — фыркнула Александра и, кажется, по этой уважительной причине выпроводила крестьянского сына из своей светелке; вместе с другим дворовым — Костькой Славичем.
Последний, бредущий по кишечному тракту коридора, уже ничего не понимал — почему он здесь и как так могут жить люди? В конце просвещенного ХХ века. Могут, успокоил я товарища, и даже счастливо.
По возвращению в комнату мы обнаружили таких счастливчиков: человека и кота, почивающих на тахте. Хорошо, что у меня нет бегемота, сказал я, плюхаясь на пружины. А я куда, задумался Костька Славич, не привыкший к таким простым и надежным удобствам.
— Подвинь кота, — посоветовал я, — или накройся им, как ковриком.
И на этом трудный день закончился — маленько попинав друг друга, люди и звери притихли, как бойцы в окопах перед смертельно-опасной атакой.
Я спал без сновидений и только под утро из-за кактуса выплыл призрак бабки Ефросинии. Он был озабочен и грозил мне пальцем: ох, милок, с огнем играшь. На что я отмахнулся, мол, ничего, бабулька, рыли могилку на совесть, чай, не себе…
И проснулся от ора — моя рука гуляла по лицу Костьки Славича, который спросонья принял её за костлявую ладошку своей смертушки. Перебудив весь дом, мы совершили веселый подъем: кот летал меж нас, как белка-летяга, и душераздирающе матерился на своем зоологическом слогане. Потом утренний туалет и зарядка. Насчет физических упражнений, конечно, шутка, а все остальное правда. За чаем мы окончательно распределили роли в новой театральной постановке, обещавшей быть занимательной для публики, которая мечтала увидеть энергичное эстрадно-кровопролитное представление.
Я и Александра отправлялись на дежурство под стены банка «Дельта», князь Сосо и княгиня София — отслеживать передвижения шоумена, у господина Могилевского была задача (с помощью друзей) проникнуть с познавательной целью в Министерство финансов, чтобы пронюхать хотя бы что-нибудь о программе «'S», коллега Костька Славич оставался за дежурного, отвечающего за материальную часть комнаты и кота. Наш друг попытался было протестовать, да мы некстати начали вооружаться, и его желание принять участие в акциях устрашения противника исчезло само собой.
Утренний город после дождя был приятен для глаза. Прохожие прыгали через лужи и казалось, что они гоняют между собой солнечные мячи. В набухших деревьях ещё путалась ночь.
Такое впечатление, что её не было, этой ночи. Следовательно, и нет трупа, плюхнушего мешком с костями на капот машины. Авто обиженно взвыло охранительной сиреной — и вокруг него замелькали тени. Я не стал разбираться кому принадлежат эти тени… Живым или мертвым?..
Как призрачна граница между жизнью и смертью… между светом и тенью… Кажется, вот ты: наполнен жизненной энергий, ты весел и полифоничен, ты вечен в этом миру, и вдруг — плюм-ц. Или кирпич, или пуля, или слово. И все, бренная жизнь твоя, как освещенный океанский лайнер, удаляется от тебя, неудачника, бултыхающегося во мраке мироздания. Брр!
— Ты что, Ванечка? — прервала мои чудные видения Александра. — Гуляли ночью?
— Мать, — обиделся я, — на работе не пьем. Только в исключительных случаях.
— А поскольку вся наша жизнь — исключительный случай, — засмеялась моя спутница.
Пьешь — плохо, не пьешь — никто не верит, такая вот наша национальная заковыка. И что остается? Правильно — пить под подушкой, как это уже не раз наблюдалось в нашей многострадальной истории. И все будут довольны: и мировое сообщество, и ты сам, вершитель судеб человеческих.
Пока я рассуждал на темы отвлеченные, наше «Вольво», напичканное шпионским спецоборудованием, прибыло на стоянку Бизнес-центра. Над огромным монстровидным зданием восходило, скажем так, Солнце первичного накопления капитала: сновали бронированные автомобильчики, перевозящие холщовые мешки, набитые денежным мусором, телохранители старательно охраняли хозяев, выбирающихся из лимузинов, торопились в святилище золотого тельца клерки…
— Ограбить бы броневичок, — высказал я вслух мысль миллионов своих обнищавших соотечественников, — но без жертв.
— Так не бывает, Ванечка, — заметила Александра. — За все надо платить. Или собой, или другими.
— Какая ты умненькая-разумненькая, — и попытался чмокнуть девичью щеку.
— Мы на работе, Лопухин, — увернулась. — Займись, пожалуйста, делом.
Делать нечего — когда женщина употребляет волшебное словцо, то лучше выполнить её настоятельную просьбу. И я занялся хитропопой аппаратурой, способной вырвать из бетонных недр необходимую нам информацию. Такие времена: кто владеет информацией, тот владеет миром. Я натянул на уши наушники и сделал вид, что получаю усладу от симфонического оркестра под управлением товарища Гинзбурга. И что же? В наушниках — тишина, как в родовитом склепе глубокой ночью. Что за чертовщина? Почему нет связи с лавочниками, поклоняющимся глистному значку $?
Надо сказать, что с техникой у меня сложные отношения и поэтому, прежде чем пинать ногами устройство, напоминающее изнеженный механизм из страны Восходящего солнца, попытался найти с ним общий язык. Склонив голову, предпринял попытку обнаружить причину его, прошу прощения, пассивности. И очень неудачно — странная, как будто искрящаяся боль прожгла мой становой хребет, и последнее, что помню — это удивление: что с тобой, родной? И все — вселенская мга…
Если говорить красиво, то неизвестно сколько по времени мой телесный астероид плавал во всесветной топи небытия. Наконец я плюхнулся на грешную твердь и, видимо, от удара мои мозговые извилины снова принялись функционировать по старой программе, заложенной природой.
Ну и слава Богу, решил я, открывая глаза, если ты, Мудак Иваныч, ещё не угодил под сталепрокатный пресс и, если тебя не закатали в асфальт нового МКАД, то существует великолепный шанс начать жизнь с чистого листа.
Карликовое солнце тускнело под пористым небесным куполом; потом пришло понимание, что это бетонный потолок и под ним лампочка Ильича в двадцать пять ватт. Было впечатление, что через меня пропустили электрический разряд в шесть тысяч этих лампочек. И, как после выяснилось, я был абсолютно прав в своих горьких предположениях: без сомнений, человек хороший проводник, но необязательно при этом, господа, делать из него древесный уголь. Проявив редкую силу воли, я заставил непослушное тело подтянуться к стене. Она была приятно холодна. Уфф! Переведя дух, вспомнил об Александре. Проклятье! Где она и что с ней? Бесславие на мою лоховскую голову. Так лопухнуться? Полностью оправдываешь свою многозначительную фамилию, Ёхан Палыч! Что же делать? Не пора ли принимать решительные контрмеры? Осмотревшись, понял, что слишком горяч в желании победить врага на его территории. Потому что находился в бетонном мешке. Без окон, но с цельнометаллической дверью, способной выдержать прямое попадание кумулятивного снаряда. А что у меня? Лоб, конечно, тренированный, но не до такой степени надежности, как того хотелось.
Мои размышления о хлипкости человеческой плоти были прерваны скрежетом металлических запоров. Я обрадовался: ба, свобода встретит меня у входа! А вместо неё — две малопривлекательные персоны, по сравнению с которыми моему Йехуа можно было давать Нобелевскую премию за самостоятельное
