верные пути для встреч. А не с утра пораньше. Конечно, я умираю от любопытства и вопроса: кто это? Но лучше жить, мучаясь этим вопросом, чем лежать, прошитым пулевой очередью. Ничего, надеюсь, это не последний наш день. Даст Бог узнаем: кто есть ху, как любил выражаться великий псевдореформатор с заплаткой на лбу. Кстати, народ его ху не принял и послал на три родные буквы. И правильно — выражаться надо на языке страны, в которой живешь и которая тебя, сукиного сына, кормит.
— Кто это был? — мой друг тоже терзался.
Я ответил, но в более экспрессивной форме, сцепив иноземное ху с отечественным й, и меня прекрасно поняли, поскольку все мы вышли из одной братской семьи народов.
Поскольку ночь выдалась угарной и бессонной, то чувствовал я себя не лучше тех, кто остался лежать на бетонных ступеньках в лужах запекшейся крови. Отвык от таких пограничных нагрузок, и поэтому по возвращению в дом родной, плюхнулся рядом с котом и господином Могилевским. И уснул, как младенец после кормления маминой надежной сиськой. И спал долго. Вечность? Или чуть меньше? И никаких сновидений; видел лишь беспредельный бетонной туннель, уходящий в никуда.
Очнулся от толчка — одноименной кот, прыгнув на меня, тревожно заныл мол, пора, хозяин, делом заниматься, а не валенком сухим валяться. Часы утверждали полдень. Я вздохнул: быть беде, если дальнейшие события будут развиваться подобным образом. Ничего не понимаю? Такое впечатление, что я и мои друзья находимся в лабиринте, куда нас затолкали нелепые и глупые обстоятельства. И бродить нам… не перебродить.
Я поднялся с продавленной тахты — где все, черт подери?.. Почему один должен ломать голову над бесконечными проблемами текущего дня, а все остальные?
Князя я обнаружил у Софочки, они пили кофе по-турецки и смотрели мультфильмы о древней Элладе. Вместо того, чтобы заниматься любовью. По-русски. То есть нетрадиционным способом.
Просмотр детской передачи вывел меня из себя — я завопил, будто меня кастрировали без анестезии. Сосо не понимал моего волнительного состояния: генацвале, что с тобой, милый? Я ответил и так, что София зарделась маковым цветом. От стыда за то, что проживает рядом с таким невыдержанным на слова охальником. Если давать перевод моих стенаний, то смысл заключался в том, что время, блядь, уходит, а мы топчемся, блядь, на одном месте, в результате чего гибнет невинная, блядь, душа.
— Это ты про Александру, что ли? — спросил князь. — Какая же она блядь?
— Она не блядь! А «блядь» — это связка, блядь.
— Ну ты даешь, блядь!
— Мальчики, блядь, прекращайте материться, — не выдержала Софочка. — У вас совесть есть, блядь?
Боже, как мы хохотали — от безмерного употребление одного и того же слова. Велик таки русский язык, если одно словцо имеет столько значений и оттенков, передавая гамму всевозможных чувств.
Через несколько минут было не до смеха. Мне. Когда я задал вопрос о наших подельниках — где их черти носят? Миха Могилевский, по утверждению Мамиашвили, утром удалился в Минфин для встречи со своими друзьями-клерками, а Костька Славич отправился домой, заявив, что ему нечего бояться в родном городе. Это мой город, заявил он и ушел, сказала Софочка.
С проклятиями я цапнул мобильный — напрасно. Абонемент, как выражаются связисты, засунул трубку себе в зад, игнорируя сигналы из космоса. Прокусив губу, почувствовал металлический привкус крови: если с этим… баловнем судьбы… что-нибудь… это будет на твоей совести, Ванечка.
Дневные магистрали были заторены транспортом, как коллекторы говном, и у меня появилось желание взять в руки АКМ и прицельным огоньком очистить наш путь, но дальновидный Сосо припрятал рожки, заявив, чтобы я прекратил его нервировать своим дурным поведением… Тогда меняемся местами, потребовал я. Обмен мы произвели на светофоре, и я, упав за рулевое колесо, утопил педаль газа до асфальта. Главный принцип на столичных, мать их ещё раз-так-растак, магистралях: уверенность и наглость. И пулемет товарища Дегтярева на крыше авто, как это часто можно увидеть у новых, в натуре, русских. И никаких проблем. К сожалению, пулемет с пулеметчицей Анкой отсутствовал, все остальное было при мне. Старенькая и верная «Вольво» мчала над сплошной разделительной полосой, как осознанная необходимость, и не было силы, способной её задержать. При этом надо постараться не отдавить ноги регулировщику, а то ему будет больно и он свистнет в свисток. Мой боевой товарищ осмыслив, что я нахожусь в состоянии психопатического подъема, сделал вид, что любуется прекрасным урбанистическим пейзажем, получая от этой лечебной процедуры глубокое эстетическое удовольствие. Правда, когда мы припарковались в тени Дома на набережной, Сосо сочно и красиво выматерился (по-грузински) и заявил, что более со мной не сядет не только в машину, но и на одном поле. Я пожал плечами: «Широка страна моя родная! Много в ней лесов, полей и рек…», и мы поспешили в незваные гости.
Нас не ждали — за бронированной дверью бродила мертвая, прошу прощения, тишина. Не хотелось думать о самом плохом, да, как говорится, собираясь на свадьбу, приготовь катафалк. Сосо не разделял моих опасений: человек мог уйти за кефиром, в прачечную, в кино, к маме и так далее.
— Костька кефир не пьет, — заметил я на это. — Если ушел, то не в прачечную, а в херачечную. Кино-вино-домино не любит. Мама же убыла в санаторий «Волжский утес».
— Мать вашу, — зачесал стриженную потылицу князь. — Все у вас, ребята, не так.
Так или не так, да надо что-то делать. Что? Пойдем-ка мы путем, нам известным — по балконам. В студенческую бытность лазали, когда хозяин забывал оставить ключи под резиновым ковриком. А нетерпеливая девчонка уже снимала кружевные трусики.
Этой дорогой будущего удовольствия шел и ночной лазутчик, правда, он плохо кончил, в смысле получил пулю в лоб, но тут как кому повезет: у одного в глазах звездопад от бесконечного оргазма, а другого уносит в звездную дымку вечности.
Выйдя на общий балкон, я полюбовался рекой, тянущей грязные промасленные воды с теплоходными утюгами и тихими утопленниками в неведомую даль, храмом, воздвигающимся ударными, коммунистическими темпами, Кремлем с его позолоченными маковками церквей… Эх, лепота!..
Какой там на хрен запендюханный Париж! У нас мощь и величие, размах души русской, которая ка-а- а-а-к развернется, что обратно уж и не свернется, а там, под Эйфелевой, блядь, башней, устрицы в собственных соплях да петушиное галльское самодовольство. Нет, в парижское захолустье, я ни ногой, и не упрашивайте, господа. И с этой позитивной мыслью я перекинул ногу на соседний балкон. На нем лежали кипы пожелтевших, спекшихся от солнца и дождя газет, где прессовались события прошлого. Проклятая профессия — журналист. Мечешься, как на пожаре, ради нескольких строчек, а итог? Тьфу!.. И я перепрыгнул на следующий балкон. Здесь на полочках стояли банки с вареньем — засахаренные плоды прошлого урожая. Нам кажется, мы живем настоящим, а на самом деле минувшее путается под ногами, как тявкающая цаца, обожравшаяся пластмассовых косточек. Тьфу!.. И я перелез на балкон, мне хорошо известный. В жаркие летние ночки мальчик Ваня и какая-нибудь деваха без трусов резвились, как дети, уминая телами учебники по древнеславянской письменности или языкознанию, вместо того, чтобы готовиться к экзаменам. Эх-ма, времечко молодое да вольное, вот тебя бы я вернул.
Балконная дверь в комнату была привычно открыта — ветер путался в шторах, на телевизионном экране (без звука) пел казачий хор, а сидящий в глубоком кресле человек, казалось, внимательно глядел передачу из провинциальной глубинки.
— Эй, Костька, — проговорил, хотя все понял. Я был научен чувствовать смерть, и она, костлявая, находилась в этой комнате.
На мертвом лице товарища застыло выражение удивления — удар ножа в сердце был внезапным. Создавалось впечатление, что Костька хорошо знал убийцу. Мало того, что запустил в квартиру через стальную преграду, так ещё плюхнулся в кресло для душевной беседы. Не для этого ли был приглушен звук телевизора? Странная и нелепая смерть, в которой виноват я. И больше никто. Прости, Костька, сказал я, и закрыл ему глаза — зачем мертвому смотреть на этот подлый мир?
Потом прошел в прихожую и открыл дверь. Сосо ничего не знал и встретил меня радостным ржанием: сейчас грабанем квартирку!
Что я на это мог ответить? Я молча отправился на кухню. Совсем недавно мы сидели здесь и делали нового дня глоток. Ничего себе — новый день! Если дело пойдет так дальше, то до отпуска на островах Карибского бассейна не дожить. Всем нам.
Кажется, мы по своему недомыслию вляпались в липкую от крови неприятность. Если то, что
