новорожденный. Кулешов думал, что младенец свалился под скамейку, и поэтому заглядывал туда. Но там был мусор. И Кулешов вспоминал, где сейчас лежит ребенок; он, наверное, упрел в углях, думал Кулешов и ходил, ходил, ходил по котельной, слушая музыку огня. Наконец он, подкормленный, взревел организованной силой — и Кулешов открыл путь к нему, и взялся за неладную тушу Глотова. Сейчас-сейчас, потерпи уж, говорил преступник и впихивал обмякшее тело в топку. Тело попыталось оказать сопротивление, однако Кулешов скоренько закрыл заслонки и удовлетворенно захихикал.

Потом снова беспокойно заходил в ожидании… И заглядывал под скамью, где вроде бы лежал новорожденный. И Кулешов вспоминал, где сейчас лежит ребенок; он, наверное, упрел в углях, думал Кулешов и ходил, ходил, ходил по котельной, слушая музыку огня. Наконец он, подкормленный, взревел организованной силой — и Кулешов открыл путь к нему, и взялся за неладную тушу Сушко. Сейчас-сейчас, потерпи уж, говорил преступник и впихивал обмякшее тело в топку. Тело попыталось оказать сопротивление, однако Кулешов скоренько закрыл заслонки и удовлетворенно захихикал.

Потом снова беспокойно заходил по котельной… и заглянул под скамью, где вроде бы лежал новорожденный. Кулешов думал, что младенец свалился под скамейку, и поэтому заглянул туда. И увидел — ребенка.

Нет. Это был мусор. Кулешов протянул руку и взял холодный щебень — и понял, что он, человек, тоже мертв.

Был вечер, когда вернулась О. Александрова. «Я замерзла, — сказала она и открыла ключиком ящик стола, — будь добр, купи бутылку коньяка». И я, разбитый гриппом, побрел в магазин. Там давились за мандаринами — у очищенных мандаринов странный привкус надежды. Можно было постоять в очереди и купить несколько килограммов надежды. Но я купил бутылку коньяка, потому что очереди за ним не было.

По заснеженным улицам было трудно ходить, и я смертельно устал.

— Включить свет? — спросил я жену в темной комнате.

— Нет, спасибо, — ответила она.

— Я тебя ждал.

— Налей, — сказала она.

Я взял кружку и заполнил ее черной, как старая кровь, жидкостью.

— Спасибо, — повторила жена, и я услышал громкие рвотные звуки.

— Закуси! — И протянул очищенный мандарин.

— Спасибо, — сказали мне.

— Спи, — сказал я и укрыл пледом умирающего человека.

— Прости, я ходила по улицам, по улицам, а там лица… лица…

У нашей нации лица приговоренных к насильственной смерти.

Я включил портативный диктофон, он напряженно зашуршал лентой, потом я услышал: металлический лязг… железо о железо… точно подергивание затвора винтовки… клац-клац-клац… шаги и снова клац- клац-клац… шаги… клац-клац-клац… шаги… клац-клац-клац-клац-клац…

— На все про все: пятнадцать минут, — раздался напряженный голос казенного человека.

— Спасибо.

Клац. Тишина. Тишшшшшшшшшшшшина — только шуршание ленты.

— У вас курить есть? — проговорил ломкий испуганный голос.

— Вот-вот, пожалуйста. — Голос жены.

— Спасибо.

— А ругаться не будут?

— Не. Нам, смертникам, поблажку делают.

— Вы… вы так спокойно говорите?

— А вы кто?

— Из газеты, корреспондентка.

— А?.. Только я на героя-то не больно похож, больше на зебру… Кашель. — Чер-р-рт, отвык.

— Ваше дело в Верховном суде, я знаю…

— А что там?

— Где, в суде?

— На воле.

— З-з-зима.

— И снег идет?

— Идет.

— Я зиму люблю. Помню, катались на санках, маленькие, с горы, и выезжали с горы-то прямо на дорогу… А там машины… И вот я под передними и задними колесами грузовика проскочил, понимаете, случайно, честное слово. Понарошку бы ни за что…

— Понимаю.

— Только вот, оказывается, от судьбы не отскочишь.

— Все будет хорошо.

— Да?..

— Но вы же… вы же… вы же?

— А что я? Убивец.

— Но… но…

— Вот убей меня, а понять не могу — зачем я их тогда… зачем?.. Жили бы все… Как наваждение…

— Как наваждение?

— Точно!

— И никогда бы, простите, не повторили?

— После камеры — никогда.

— Страшно?

— Не. Привыкаешь. Ходишь как в вате. Тут вроде как коммунизм: кормежка бесплатная и делать ничего не надо.

— Это не коммунизм.

— Ну рай!.. Вот только плохо — ждешь-ждешь-ждешь…

Тишшшшшшшшшшина.

— У вас есть родные?

— Бабка. Померла, наверное. Ноги плохие. Не ходила.

— И все?

— Не… еще есть… хотя про нее не надо… Она меня забыла…

— Девушка?

— Ага, девушка, Сусанной зовут. — Тишина. — А вы красивая… У вас муж?

— Да.

— Хороший?

— Как бы это сказать…

— А я тоже хотел жениться. Честное слово. На Сусанне. Я был бы хорошим мужем. Хорошим. Вы знаете, сколько слесаря… Туда-сюда нормально. Машину бы купил, можно и старую. Мы люди не гордые. Не гордые. А руки у меня золотые! Я бы работал и работал… — Тишшшшшшшина. — Ааааа! Дикий вопль. Беспорядочные удары по стальной двери. — Пустите меня! Пустите-е-е-е!

Скрежет железа о железо, невнятный шум борьбы, крик:

— Что, красивая, вечная, пришла глядеть, как я подыхаю?! А я уже издох! Издо-о-о-о-ох! О-о-о! Будьте вы все прокляты!

Лязг металла, после назидательный голос:

— Вот, пожалуйста, я предупреждал: народ у нас невыдержанный… сами понимаете… специфика производства…

— Да-да, спасибо, спаси…

Лента в кассете закончила свою жизнь, и диктофончик с характерным звуком выстрелил клавишу

Вы читаете Провокатор
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату