Танковая громада с героическим знаком «Т-34» выплыла из сказочных глубин России — сбила свой напористый ход…
Проходила мимо армейского поста, находящегося у деревеньки с дорожным трафаретом, обозначающим ее название: «Барвиха». Солдатики и офицеры новой РА стояли на обочине и были похожи на побежденную армию.
В кремлевском кабинете с видом на Царь-пушку и Царь-колокол находился господин Костомаров. Над куполами церквей барражировали вороны. Рыжий смотрел на пустынный кремлевский двор и говорил по правительственной «вертушке»:
— Они хотят, как понимаю, пройти парадом по Красной площади…
— И шта? — раздраженно спросил невидимый Собеседник. — Пусть идут, понимаешь. Токо встретить их надо…
— Встретить?
— Ну, там… почетный караул… — недовольно проговорил Собеседник. Понимать же надо обстановку.
— Да-да, я понимаю, — догадался о державной хитрости высокопоставленный халдей.
— Понимаешь-понимаешь, плохо понимаешь, — промолвил со значением Собеседник. — А то устроили войну, понимаешь, в сердце России…
Красная площадь была пустынна, лишь голуби, как люди, гуляли по мокрому булыжнику. Утреннее солнце отражалось в стеклянных витражах ГУМа. Синели ели у гранитного Мавзолея. Окислившийся памятник Минину и Пожарскому казался покрытым речной тиной. Храм Василия Блаженного блажил позолоченными маковками куполов. Куранты коротко пробили раннее утро.
Из Спасских ворот маршировала рота кремлевских курсантов, одетых в парадную форму с праздничными аксельбантами. От холода курсанты, казалось, жмутся в неделимую группу, но потом по приказу начали спешно рассредоточиваться по площади.
Тяжелый танковый гул неожиданно возник за храмом Василия Блаженного. Люди на площади замерли. И появились четыре резвые поливочные машины с мощными веерами воды… Поливали мокрую от ночного дождя булыжную достопримечательность РФ.
Т-34, потерявший в боях свой первоначальный блеск и красоту, появился из ниоткуда, из кошмарного сна власти, из переулочка.
Т-34, казалось, вернувшийся с той победной войны, двигался осторожно, на малых оборотах… Остановился в тени Исторического музея. Боевая башня танка с орудийным хоботом совершила круг, еще один. На раннем солнышке бликнуло стекло триплекса.
Командир Т-34 через триплекс смотрел на молодые, красивые, безусые, незащищенные лица курсантов. Все они были разные, эти лица, и все они были одинаковые, эти лица детей погибающего отечества.
— Ну что, Ваня, приехали? — прохрипел Беляев. — Детишек выдвинули наперед, сучи лукавые. Ой, чую, гибнем смертью храбрых!
— Думал, тебя, Саньку, чепчиками забросают? — заметил Дымкин.
— Во история! — усмехнулся пересохшими губами Василий. — И мы в ней, как роза, блин, ветров.
«Принимай решение, командир», — сказал Ухов.
И Минин, вытирая лицо от пота, с прищуром приказал:
— Делаем так, родные мои…
От Исторического музея с парадно-торжественной скоростью двигался Т-34. В люке боевой машины находился старик. Он был сед; с пронзительно-васильковым взглядом. Он сверху смотрел на кремлевских курсантов. А те с брусчатки площади — на него. И была мертвая тишина, хотя буйствовал танковый мотор, и в этой тишине был слышен далекий и уверенный марш пока еще невидимых полков.
Купол утреннего неба парил над землей светло и прозрачно.
Непобедимый и непобежденный Т-34 уходил к горбатому Большому Москворецкому мосту. Уходил в светлую синь великой и вечной России. И за ним по небесным полям чеканили шаг солдаты Великой Победы.
Да, у меня будет лишь одно-единственное желание — исполнить свою мечту.
Да, я скуплю на все еще кредитоспособные рубли отечественные лампочки.
Да, я пойду по мартирологическим скверам, улицам, площадям. В надежде, что мертвые проснутся.
Они проснутся и откроются миру широко текущими толпами.
И каждому, мертвому и живому, я отдам право быть самим собой.
И быть может, тогда появится надежда.
И большие куски нашей славы, как и наши души и души наших героев, воспарят в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный океан Мироздания… в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный океан… в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный…
