— Там же Химзавод?! — ахнула Виктория.
— Действительно, м-да! — встревожился Загоруйко. — С химией у нас такое случается. Сложное производство, однако! — Занервничал: — Надо ехать. У меня веломашина; правда, без спиц…
Журналист молча указал на автомобиль. Рассеянный гений хлопнул себя по лбу. Потом ударили дверцы, и авто помчалось по городку, погруженному во мрак неизвестности.
Был вечер, я чувствовал себя прекрасно, потому что не было солнца с его прожигающими рентгеновскими лучами. Я лежал на тахте и жрал черешню, когда пришел Бо. Он пришел и сообщил сногсшибательную новость. Если бы я не лежал, то упал, а поскольку лежал, то лишь пульнул косточку в лоб высокому, однако маленького роста гостю, заметив, что у него такой потрепанный вид, будто он, сбегая из психлечебницы, изнасиловал электротоком весь ее медмужперсонал.
— Нэ, — радостно улыбнулся герой смутных дней. — Поздравь меня: я — в рядах.
— Каких?
— Боевых!
— Не понял.
— Ну, член, — продолжал улыбаться.
— Член?
— Член!
— Ты что ругаешься? — оскорбился я.
— Я… я только сказал, что член…
— Я знаю, что у тебя член. Он мал да удал. — И высказал догадку: — Ты что, подцепил триппер? И радуешься, что не хуже?
— Нэ, — потерялся мой наивный друг. — У меня… я… я… член!.. В рядах я!..
— Каких?
— Б-б-боевых!
— Не понял?
— А-а-а! — заплакал герой. — Я член… и все-е-е!
— Главное, что у тебя нет триппера, — заметил я.
— А член есть? — запустил руку в штаны. — Есть, — с облегчением вздохнул.
— Поздравляю, — сдержанно сказал я. — Но на всякий случай сходил бы ты, дружок, к венерологу.
Мой друг закатил глаза, покрылся багрянцем, зарычал и, сшибая предметы домашней утвари, кинулся прочь; вероятно, поспешил последовать моему совету.
А я остался один, ел черешню и думал о превратности судьбы. Однажды давно, когда учился в химическом институте имени красного химика Губкина, меня пригласили к ректору. Был он вдохновенным самодуром и малость долбленым догматиком, подавляющим студентов своей жиромассой.
— Молодой человек! — заорал он. — Не хотите ли вступить в ряды?..
— В какие?
— Б-б-боевые!
— Не понял?
— В ряды авангарда, е'мать твою так!
— Понял.
— Пришла разнарядка, чтобы молодого, чтобы исполнительного, чтобы… — Тряс великодержавными щеками.
— А я не хочу…
— Чего не хочешь?!
— Не хочу в ряды.
— Какие?
— Б-б-боевые!
— Не понял?
— В ряды авангарда, е'мать твою так!
— К-к-как? — переспросило химическое жирообразование.
— Е'мать твою так!
— П-п-почему?
— Не хочу и все.
— Этого не может быть! — взъярился ректор, брызжа слюной. — Молодой человек, да вы знаете… За пять минувших лет в ряды пришли свыше полутора миллионов лучших представителей рабочего, блядь, класса. Среди вновь принятых, е'их мать, более десяти процентов колхозники. Продолжается приток представителей интеллигенции.
— Я не колхозник, — прервал я речь, вытирая лицо от слюны кумачом переходящего знамени. — И тем более не рабочий…
— Но представитель интеллигенции…
— Но не передовой.
— Но интеллигенции.
— Не передовой.
— Интеллиген… да пошел ты…
— Спасибо! — подхватился со стула.
Не тут-то было: институтский жандарм решил во что бы то ни стало докопаться до истины.
— Ты что ж, сукин сын, не признаешь политику партии?
— Признаю.
— Тогда почему не желаешь вступать?
— По состоянию здоровья, — брякнул я.
— Ка-а-ак?
— Ряды должны быть чистыми, я не имею права марать чистые ряды… прежде всего чистота рядов…
— У тебя что, триппер? — заволновался ректор, прекращая дышать.
— И он тоже.
— А не врешь?
— Вру.
— Значит, правда! — замахал руками догматик. — Иди отсюда… с Богом! — И задышал в кумачовый носовой платок.
Я хотел заметить, что подобные болезни передаются исключительно половым путем (или через стакан), однако лишь пожал плечами и отправился восвояси.
Но теперь я вынужден признать свою ошибку: поступил опрометчиво, отказавшись от чести пополнить ряды строителей коммунизма. Почему же я сожалею? Утверждают, дело Ильича бессмертно, то есть, я так понимаю, все, кто активный участник этого невразумительного дела, получают бессмертие. А кто не хочет жить вечно? Все хотят жить всегда. И я тоже, однако — не судьба. Я своей безответственностью себя же и подвел к ножам гильотины. И поэтому умру. Хотя борьба за мою жизнь велась постоянно.
Я ненавижу врачей, стервятников беды.
Я люблю врачей, они создают иллюзию надежды.
— Черешня полезна во всех отношениях, — врал экзекутор веры и надежды.
— И все будет хорошо? — не верила мама.
— Нужна операция, голубушка, — шамкал старичок, пряча цветную ассигнацию.
— Боже мой! — заливалась слезами мама. — И все будет хорошо?
— Ничего определенного, голубушка, сказать не могу. Есть надежда, что все будет хорошо.
— Господи, что делать?
— Операцию.
Как приговор к жизни.
Тиха и прекрасна российская люцерновая степь в час вечерний. Но чу! Что за звуки? Рып-рып-рып — это рыпает дверь в пристроечке, именуемой в официальных бумагах Постом № 1. В щели двери угадывается
