Сергей Валяев
Сириус — собачья звезда
Бьют часы на городской ратуше. Над площадью — жирные птицы мира. Туристы, прохожие и зеваки глазеют на достопримечательности одной из столиц Европы.
По длинному, как кишка, гостиничному коридору вышколенный слуга катит хромированную тележку- ресторанчик. Остановившись у двери номера люкс и поправив фирменную фуражку, аккуратно стучит. Дверь открывается — на пороге пожилой человек с волевым лицом убийцы.
Тренькая бутылками и посудой, тележка въезжает в люкс. Там, в кресле, еще один человек. Моложавый и тоже с волевым лицом убийцы.
Слуга, подобно иллюзионисту, сервирует стол. Двое молча и равнодушно наблюдают за ним. Наконец слуга пятится с пустой тележкой. Пожилой тискает лакею чаевые, закрывает дверь на ключ. Плюхается на мягкий диван. Грубым движением цапает хрустальный графинчик, словно решив его придушить, как врага.
— Ну, что, Алеша? Нашу горькую? За нас? — Разливает водку, и она кипит в больших фужерах. — За нас, е'род! Бойцов невидимого фронта. Ты, надеюсь, не против?
— Я — за! — отвечает Алеша.
И фужеры с мелодичным боем…
Бьют часы на городской ратуше. Над площадью — жирные птицы мира. Туристы, прохожие и зеваки глазеют на достопримечательности одной из столиц Европы.
Приглушенный уличный прибой угасал в гостиничном номере люкс. Встреча двоих продолжалась. Пожилой, взбалтывая бутылку с яркой импортной наклейкой, хмельно болтал:
— Ты, Леха, думаешь: Платоныч пьян, как сука безродная! Нет, трезв! Как эта бутылка! Но устал! Устал, брат. Притомился душой… «Рука бойца колоть устала, и ядрам пролетать мешала гора кровавых тел». Так, кажется, ха?… Хлебнем, Алеха, заморской отравы, чтобы жить стало веселее?
— Куда ж еще веселее, — пожал плечами Алеша. — Трупы, как яблоки с яблони, падают.
— Вот-вот, — подхватился Платоныч. — Ну, ликвидировал ты этого… козла… А я, выходит, приказ не выполнил вышестоящего ррруководства? — Плеснул в фужер вязкой ликерной жидкости, нюхнул ее. — Фу, какое амбре! Как вся наша жизнь! — Выпив, пнул ногой «дипломат» под столом. — Смертный приговор растратчику и бабнику? По каким таким законам? По новым, вашим, дерьмократическим?… А он бабник. Не предатель, а любитель юбки и того, что под… юбчонкой. — Засмеялся желчно.
— Один шаг до мусора, — заметил Алеша.
— До предателя, значит? — всхлипнул злобно Платоныч. — Эх, Плахов-Плахов, выходит, я тоже мусор?… Не выполнил приказ. Может, меня тоже хотите пустить под крест? — Снова пнул ногой «дипломат». — А он, гражданин начальник, «капусты»-то нарезал. И все, что на бабу потратил, хотел вернуть. С любовью к Родине. Я все проверил: копеечка к копеечке… Как в аптеке на улице Двадцать пятой годовщины Октября. Ааа! Что с вами, молодыми да скорыми на руку, говорить? — Опять выпил. — Бррр, как сироп. Помнишь, Алеша, сироп? Четыре коп. А двойной с сиропом — восемь коп. Один стакан сладкой жизни — восемь копеек. Вот когда коммунизм был, эхма!
— Не помню, — признался Алеша Плахов.
— Молодой потому что. — Платоныч прилег на диван. — Извини… Я тут… Устал… «Рука бойца…» А у вас, которых кукловоды кремлевские, мать их дери, дергают за ниточки… Ни веры, ни любви, ни надежды… Ни на грош… Дешевле даже стакана воды с одним сиропом. Четыре коп. Четыре?… Ааа…
Алексей подошел к окну: городская ратуша, площадь, туристы, беззаботно гуляющие по брусчатке. Пожилой Платоныч громко захрапел, как медведь в берлоге. Плахов закрыл окно плотной шторой. Вытащил из-под стола «дипломат». Постоял в сумрачной комнате, словно прислушиваясь к руладам спящего. Затем наклонился над пожилым — нанес резкий, точечный удар пальцем в область сонной артерии. И храп прекратился. И наступила тишина в темном, прохладном гостиничном номере люкс. Лишь перезвон часов на городской ратуше нарушил эту мертвую тишину. Мертвую тишину.
Взревели авиационные турбины. Воздушный лайнер-красавец приземляется на бетонную полосу международного аэропорта Шереметьево-II. Похожий на дипломата, Алексей Плахов вместе с пассажирами выходит к таможенным постам. Показывает удостоверение офицеру, тот легким кивком разрешает проход.
Суета и толчея на стоянке автобусов, машин и такси. Привычный хаос вокзала. Двое подозрительных мужчин внимательно следят за центральным входом в здание аэропорта. Вдруг оттуда появляется длинноволосая, длинноногая, прекрасная дива в форме стюардессы. Один из находящихся в авто открывает рот и одновременно дверцу машины. Его напарник волнуется:
— Альберто, мать твою так! Ты куда? Опять по бабам? Ты же когда-нибудь погибнешь смертью храбрых на одной из них.
— Ляп! Где твоей души порывы, — огрызается импозантный Альберто. — Не способен ты оторваться от матушки-земли… — Показывает в толпу вновь прибывших. — А вот и наш турист, ишь, какой джентльмен, тьфу!..
— Где?
— Слева — направо, прямо по курсу!
Выбравшись из пассажиропотока, похожего на шумную, бурлящую речку, Плахов направляется к стоянке такси. Неожиданно сзади крепкий захват и голос:
— Будьте добры…
Алексей делает резкое движение в сторону, освобождая руку из капкана захвата… Подсечка ногой… И напавший некрасиво кувыркается на землю, орет не своим голосом:
— Леха! Это ж я! Сдурел, что ли? Больно же.
— Ляпин, ты же знаешь: высокое напряжение, — хмыкает Плахов, подавая руку другу. — Не шали без нужды.
— Черррт, — поднимается на ноги неудачник. — С чувством юмора у вас, товарищ…
— Дружок, лучше скажи: откуда узнал, что я буду?
— Это все к Альберто. Эй, Альберто! — кричит Ля-пин, потирая ушибленное место. — Я пострадал за нас… двоих!
Альберто, обхаживая очередную диву, с досадой отмахивается, мол, я занят серьезным дельцем. Стюардесса же млеет от его, видимо, медовых речей. Плахов вздыхает:
— Все одно и то же. Сукин кот и К°.
— Бабник, мать так! — говорит Ляпин.
— Бабник, — повторяет Алексей, задерживая шаг, точно что-то вспомнив.
— Ты чего, Леха? Пошли-пошли… Карета подана…
— Тогда я принц, — усмехается Плахов.
Идут к автомобилю, наблюдая, как Альберто все продолжает активное знакомство. Улыбки-поклоны- смех. Стюардесса польщена вниманием такого кавалера. Плахов укоризненно качает головой.
— Ох, эти женщины. Предупреждал Алю, чтобы никому… про меня…
— Она только нам. Под честное слово, — отвечает Ляпин, открывает дверцу, нажимает на сигнал. — Ну и сердцеед, мать раз так!
— Моя первая и последняя ошибка, — говорит Алексей. — Чтобы я еще раз доверился…
— Летит наш Ромео. — Ляпин включает зажигание. — Ишь, как счастлив, трусы потеряет.
Взволнованный Альберто, щерясь белозубой улыбкой, подбегает к авто. Плахов интересуется:
— Что случилось, лекарь? Что-то долго уговаривал!
— Хотел на ходу?…
— Вездеход ты наш, — хихикает Ляпин.
