посредниками, перетаскивали «товар», а куда?
— Не знаю, — пожал плечами мой собеседник. — Где-то здесь… в наших краях…. Но я этими проблемами не занимался, повторяю. Да и Павел Олегович не любил исповедоваться… Все сам, все сам… Трудоголик…
— Любил работать на компьютере?
— Ой, по мне лучше счеты, — простодушно признался счетовод. — Уж костяшки не подведут.
— И какой коммерческий оборот?
— Ооо, молодой человек, — мечтательно закатил глаза. — Были золотые деньки, ох, какие деньки!.. Вот этими руками, — показал, — перетаптывал по десять и больше миллионов долларов за раз.
— И где бабки?
— Деньги?
— Именно.
— Вот я бы это тоже хотел знать, — потух лицом. — Все уходило, как в черную дыру… А что я? Я — человек подневольный. Я — счетовод.
— Неужто не прилипало к ручонкам?
Господин Грымзов засмущался, посмотрел на свои трудовые мозолистые руки, так умеючи щелкающие костяшки счетов, и признался, что да, имел грех маленько ошибаться в свою пользу. По сравнению с тем, чем мог владеть, это все вздор, пустячок, копейка в картузе у христарадника.
Я и не спорил: более кристального субъекта трудно было сыскать во всей области. Вопрос в другом: кто трудится в поте азиатского лица своего на Казанском, к кому уходил «товар» на переработку и куда девались скромные суммы прибыли?
Транспортная милиция этот бизнес не могла контролировать в силу своей слабости и слабоумия. Поставки маковой соломки для нужд нищего населения это да, но прикрывать героиновую дорогу смерти — слаб`о.
Значит, существует некая могущественная «крыша», способная защитить столь экзотическое предпринимательство. Кто это может быть?
Я похож на беспечного горожанина-грибника, ступившего на болотную, покрытую защитным мхом, трясину, за которой горбится сказочный островок с березками. Авось, доберусь, говорит дуралей, не обращая внимания на то, что сквозь малахит мха просачивается мутная и гнилая водица…
Но отступать уже поздно, во всяком случае, мне. Выбирать не приходиться: либо меня зачавкает прелая трясина бытия, либо ступлю на теплую твердь волшебного островка.
Так что вперед-вперед; да, и «Красная стрела» капризно звенит за спиной, угрожая вонзиться между лопатками.
Я покинул общество господина Грымзова, напомнив ему, что все происходящее было дурным сном; пусть он его забудет и начнет жизнь с чистого листа. Со своим беспорочно заработанным капиталом.
Утром наша боевая группа отправилась поздравить госпожу Литвяк с Рождеством. Молодой холодный диск солнца вместе с нами катил вдоль свободной трассы. В детстве я любил гонять велосипедное колесо перед собой. Помню, как легированные спицы пускали солнечных зайцев — они были теплые, веселые, шафранные по цвету, их, казалось, можно было потрогать руками, как живых.
Увы, вырастая, мы забываем этот беспечный вихляющий бег за солнечными живыми зайцами, мы начинаем охотится за призраками, не имеющих к жизни никакого отношения.
Наркота — самое удобное средство ухода к миражам и странным видениям, к фантомным полетам и похождениям.
Нюхнул-глотнул-кольнул-глюкнул — и никаких проблем, улетел в яркие, кислотные, мелькающие, как калейдоскоп, незнакомые миры. Хор-р-рошо! Пять минут — полет нормальный. Час — полет нормальный. А потом надо возвращаться на родную планету, выстуженную и страшную, удар о которую превращает любого любителя «космических» улетов в кроваво-костный и визжащий мешок.
Я тоже отравлен испарениями общего разложения, иначе трудно объяснить причину моей неистовой погони за призрачными надеждами вернуть прошлое. Нельзя его вернуть, как нельзя вернуть Ю на берег моря.
… Я совершил ошибку; понял, когда прибыли по уже известному нам адресу, где проживала госпожа Литвяк.
Не мог предположить, что нужно было заниматься ею первой. Курица — не птица, баба — не человек. И ошибся.
Интересующая нас особа жила в кирпичном клоповнике, где обитала вся великосветский сброд Ветрово. В этом же доме когда-то проживал мой друг Сашка Серов. Потом он погиб в мартовском озере, и я прекратил приходить к нему в гости. Зачем приходить к мертвым?
В подъезде по-прежнему дежурил дядя Степа; постарел, да держался молодцом. Меня признал, однако полюбопытствовал, куда это я с дружками направляюсь? Я честно признался: в гости к мадам Литвяк, ждет с нетерпением-с.
— Чегось она два дня не выходила, — признался дядя Степа. — Хучь дамочка активно-ебл… вая, что тот пропеллер.
— Отдыхает пропеллер, — ответил я с неприятным предчувствием беды.
Нас встретила бронированная дверь и мертвая тишина за ней; кажется, нас не ждали?
Умелец Цукор без проблем вскрыл отмычками замок. Я оставил желающих познакомиться с хозяйкой поближе на лестничной клетке, а сам проник в сумеречную прихожую. В ней плавал знакомый мне запашок смерти. На кухне пело радио: труляля-труляля-труляля.
В гостиной работал телевизор, по его экрану прыгали маленькие и смешные человечки из мультфильма, покрикивали тонкими голосками. Стены были облеплены коврами, и на полу лежало огромное ковровое покрытие с цветочными узорами. На столе стояла бутылка шампанского и два фужера. По центру искрилась серебряным дождиком маленькая искусственная елочка. В лесу родилась елочка, в лесу она жила?
Дверь в будуар была приоткрыта — оттуда теплился свет ночника. Если бы не трупный запах, то можно было решить, что хозяйка прилегла на минутку.
Спальня в багровых тонах напоминала птичье гнездо — подушки-подушечки в рюшечках; сама кровать была огромна, как аэродром Внуково-II. И зеркала на потолке и стенах.
Госпожа Литвяк в воздушном пеньюаре, казалось, утонула в этом странном багровом зазеркалье. Благодушную картину воспарения портила резаная рана, нанесенная умелой рукой: от уха до уха. Да черная кровь, вытекшая из неживого организма, точно из бурдюка.
Осмотрелся — признаков ограбления не наблюдалось. На столике гвардейскими рядами маршировали флакончики духов. И даже этот парфюмерный отдел на дому не мог перебить запах смерти.
Кто-то нас опередил. Не наши ли незнакомые друзья с Казанского вокзала? Почерк ножа больно исламский, если можно так выразиться. Или кто-то работает под чечей? Одно ясно — жертва хорошо была знакома с убийцей и даже более того резвилась с ним, как на солнечной полянке овечка с волком…
Да, мой скорый пробег по лабиринту закончился закономерным тупиком. Надеялся, что меня ждет радушный и радостный прием? А на десерт — в качестве желе исчерпывающая информация, меня интересующая.
Я выбрался из проклятой квартиры. Группа проявила интерес, мол, как там зазноба, не скучает, может порадует коллектив своей анально-орально-вагинальной любовью?
Пришлось честно признаться о состоянии зазнобы, что привело коллектив в смятение. Все скатились по лестнице вниз, словно за ними гнался признак убиенной гражданки в развивающемся, как знамя любви, воздушном пеньюаре.
Я напугал дядю Степу вестью о безвременно постигшем нас горе. Он занервничал и хотел вызывать представителей, как он выразился, внутренних органов. Я его успокоил стодолларовой купюрой.
— Дядя Степа, — сказал я. — Через пять минут, как мы того…
— Чего того?
— Сгинем в ночи.
— Так день же?
— Тем более.
