— Да-да, молодой человек, — морщился ветровский нувориш. — Я отвечу на все вопросы, только вы не понимаете…
Я прервал его: понимаю все, лучше пусть припомнит сегодняшний праздничный обед в «Эcspress» с юным Сурковым. Там было ещё двое? Кто они? О чем говорили? Куда потом отправились?
Мой собеседник с облегчением вздыхает: Господи, он-то думал, и начинает изливать душу: в ресторане оказался по своим мелким коммерческим делам, Сурок женихался к Тамарке, известной давалке, и наклюкался до горизонтального состояния, плакаясь всем, что утром потерял пятьсот тысяч баксов на трассе; увезли его, недееспособного, друзья Куркин и Потемкин; его, Кутю, подбросили домой, а куда дальше троица сплавилась этого он не знает и знать не желает.
— А имя Джафар что-нибудь говорит?
— Джафар? Это наркота, я к этому ни-ни, — испуганно оглянулся на ночные окна.
— Джафар уже с Аллахом, — не выдержав, похвастался. — Не без моей помощи. Так что не бойся, Кутя.
— Али-бека тоже к Аллаху?
— А кто такой Али-бек?
— Это старший брат Джафара.
— Старший брат? — задумался. — Вот этого не знаю: улетел он или нет?
— Чеченец, — проникновенно проговорил мой новый знакомый. — Можешь заказывать панихиду по самому себе.
— Почему?
— Кровная месть. Если они знают, что ты Джафара…
— Война — ху… ня, главное — маневры, — ответил я. — Я на своей территории.
— Боюсь, что Али-бек и сорок его разбойников считают эту территорию тоже своей, — заметил Кутя.
. — Надо их переубедить в этом.
— Тогда мне остается пожелать удачи, Чеченец, — развел руками человек с окровавленным мусульманским знаком во лбу. — Жаль, что не поняли друг друга сразу. Вот что мне говорить любимой мамочке?
Я рассмеялся: смешные люди, сначала они молят, чтобы им сохранили жизнь, а после переживают, как будут выглядеть на светском фуршете.
Мы расстались друзьями, напоследок я получил дополнительную информацию, где можно быстро обнаружить троих загулявшихся приятелей.
Ночка выдалась веселой. Я чувствовал себя блохой, перепрыгивающей из одной промерзлой собачьей шкуры на другую.
И все только потому, что причудился странный сон. Если с Сурком ничего не случилось и он самым хамским образом находится в теплом овине, то ледяной промоины ему не миновать. Своими руками затолкаю туда, предварительно кастрировав за треп.
Путеводный свет холодной луны привел меня в тупик «Первомайский», здесь, в одном из развалюх, как утверждал ростовщик, находился притон бабушки Федоры, где у каждого страждущего была законная возможность назюзюкаться до красножопых дьяволят и нанюхаться до воздушных замков, из бойниц которых удобно улетать в небытие.
Чтобы не вспугнуть любителей эфирных полетов и вредных чертей, я оставил джип у магазинчика «Товары для дачников» и проковылял по глубокому снегу в тупичок.
Местный дом культуры имени бабы Федоры, обнаруживавшийся в кособокой хатке, просвечивался праздничными огоньками; оттуда слышались вопли, мат и здравницы в честь Рождества.
Появление Чеченца на празднике жизни осталось незамеченным. Дым стоял коромыслом. И в нем плавали призраки — кажется, моя мечта осуществилась: наконец угодил в царствие теней. Правда, некоторые блевали и мочились, как живые, что никак не меняло сути происходящего.
Как догадался, «слободская» братва низшего пошиба отдыхала после праведных трудов, чтобы в новом году с новыми силами продолжить битву за урожай в закрома родины, то есть в «общак».
Многие были знакомы по детству, когда мы бились до первой крови и не били лежачих. Теперь времена и законы изменились: враг упал, добей его или он выпустит из тебя кишки.
Мне удалось извлечь на мороз Долгоносика, с которым мы, помнится, дружили; у него был знаменитый на всю округу шнобель и по этой уважительной причине строптивый характер. Приятель брыкался в снежной вихре, не понимая, что от него требуют, затем, протрезвев, признал меня.
— Леха, сука такая, ты из меня пломбир ладишь?
— Ищу Сурка или Куркина, или Потемкина?
— Не так быстро? Кого ищешь?
Я повторил имена. Долгоносик повел простуженным клювом и сказал, что конфиденциальная информация нынче стоит деньжонок. Я тиснул ему в зубы зеленый хруст и он сообщил, что Сурка не видел лет сто, Потемыч пробегал мимо ещё вчера, а Куркин отвалил к бабенке на хазу.
— К Тамарке? — рявкнул.
— Не, — удивился моему предположению, — к Орлихе.
— Где живет? — отчаянно взвизгнул, понимая, что этот бесконечный лабиринт по простуженным улочкам и переулочкам слободки не закончится никогда.
— Так это, — неопределенно отмахнул рукой в ночь, — тама.
Я понял, что нужно действовать более решительно, чтобы вырваться из блокады. Ухватив за шиворот орущего приятеля, поволок к машине.
Скоро нам удалось поладить, особенно, когда ещё два вечнозеленых листа залетели в карман Долгоносика.
— А чего такой спех, Леха? Говорят, городские хочут нас подломить? А мы в огороды… запартизаним…
— Кому нужны, отпетая шайка? — огрызался, выкручивая руль. — Сами брызните из огородов, когда Соловей прилетит.
— И на птаху силок найдеца…
Старик Эзоп кусал бы локти, услышав нашу столь веселую болтовню. К его счастью, мы прибыли к дому, где, по утверждению моего спутника, проживала полюбовница Куркина.
Еще немного и моя голова пойдет кругом от этого бесконечного круговорота дерьма в зимней природе. Если и есть круги ада, то выглядят они именно так: полночь, фонарь, снег, пьяный лепет:
— Все, я тебя, Леха, не видал. А Куркин злой, ежели с бабы ссадить, и очередной случайный человечек, превращаясь в бестелесное, исчезает в поземке.
Черт знает что! Если эта ночь когда-нибудь закончится, пойду и поставлю свечку в церковь.
Открываю калитку. Дачный скромный домик с уютно освещенным восковым окошком. Пробегаю по двору, не обращая внимания на глухой лай пса из конуры. Вырываю дощатую дверь из петель и, проникнув сквозь прелый запах ветхих вещей, залетаю в теплую горенку, заставленную мастодонтными шкафами, столами, стульями и деревянной кроватью, схожей на танковый полигон.
Нет, это был не мой день, вернее, ночь. Мало того, что я сам болтался в проруби, скажем так, вечности, но и мешал другим культурно отдыхать. На танковом полигоне двое изображали в натуральном виде случку собак. Жирноватая тетка с мощным, как у трактора «Беларусь», задом, ляжками и отвисшими до пола животом и сиськами в азарте погони за счастьем повизгивала, точно породистая бульдожка. Это была Орлиха. Бр-р-р! На любителя.
Над ней трудился в поте лица и то, что ниже, юноша лет семнадцати. Они были так увлечены собой, что меня не приметили.
Зрелище было тоже на любителя. И не оно застолбило меня. Я узнал юнца — это был праправправнук Ивана Сусанина, который, как известно, плохо кончил. В смысле, в болотных топях родного края, погубив заодно и отряд наивных и доверчивых шляхтичей.
Малолетний защитник отечества попытался было последовать примеру старшего поколения. Неожиданно увидев меня, он так дернулся, будто хотел сгинуть в просторной воронке любимой, не понимающей, что происходит — кто это пытается в неё полностью десантироваться.
