— А кто есть? — напираю грудью.
— Никого, — пытается подставить свое мягкое и рыхлое вымя.
— А если поискать?
— Не велено никого пущать!..
— А мне будут рады, — и заталкиваю слабого противника на его же территорию, где пахнет старыми вещами, лекарствами, потными утехами, пылью, котами и мышами.
Повизгивая, девка бежит от меня. К своему удовлетворению, обнаруживаю в руке топор, подвернувшийся кстати. Это самый верный способ при борьбе со строптивыми девицами и властью.
Прорывался я не зря: наша царица Тамара отдыхает в горнице, похожей на будуар мадам де Помпадур. Огромная кровать со сбитыми одеялами и подушками, балдахины и балахоны, кружева и занавески с рюшечками. И спертый запах левкоя, все пропитавший.
Честная девушка сидит перед зеркалом и поспешно приводит себя в респектабельный вид: пудрит мелкое и подвижное личико; её волосы на голове смахивают на куст жасмина после бурана.
Сдается, мое бестактное вторжение случилось в самую фривольную минуту любви? Вот так всегда: кто-то волнуется, как отличник перед диктантом, а кто-то получает тридцать три удовольствия в парах левкоя и хлюпающей вагины. Слышно, что один из таких счастливчиков сипит под кроватью.
— Сурок, мать твою так, — говорю, — если там, вылезай.
— Нет там никакого Сурка, — вопит слободская Помпадурша. — Чегось надо?
— А кто есть? — шаркаю ногой и как бы невзначай извлекаю топор. Из-за спины.
— Идиот! — орет не своим голосом потаскуха. — У меня клиент!
— Покажись, клиент, — требую.
Из-под ложа раздается обреченный вздох и миру появляется упитанный и потной представитель из солнечной Средней Азии. В тюбетейке.
Я добродушно улыбаюсь ему: свободен, любитель медово-блядского кишмиша. И он снова уползает под защиту балдахина. Тамара закатывает глаза, я пожимаю плечами: дети солнца, они такие незатейливые, и спрашиваю о Суркове.
— Не знаю, — рычит невеста, — уехал со слободскими. Трое их было.
— Трое?
— Двое молоденьких, а знаю только Кутю.
— Кутя, — вспоминаю. — Есть такой.
— Еще чего надо? — смотрит с ненавистью: испортить такой прекрасный и многообещающий вечерок.
— Счастливого Рождества, — ухожу.
— А топор положь на место, мерзавец! — орет в спину и ещё какую-то непроизносимую тарабарщину; по-моему, на языке своего благодетеля.
Я пробежал по снежному жестяному настилу, прыгнул в машину, включил печку и поскрипывающие по стеклу «дворники».
Ничего не понимаю: если это невеста Сурка, тогда кто я? Создается впечатление, что я угадал в пургу, и все мои попытки выбраться на столбовую дорогу пусты. Лишь иногда призраки приобретают очертания людей, чтобы потом раствориться в метели. Я хожу кругами близ теплого овина, не понимая, что нахожусь рядом с местом, где можно укрыться от непогоды и решить все свои краткосрочные проблемы.
Проблема у меня одна — найти ниточку, чтобы размотать весь клубочек. Преждевременный уход отчима повлек за собой другие смерти. Самая необъяснимая — это гибель Алисы. Но и здесь возникли вопросы. А если она тоже входила в эту подозрительную во всех отношениях «Красную стрелу»? Выполняла боевой приказ, знакомясь со мной? Случайная встреча в скором поезде Москва-Стрелково? Однако этого не может быть, потому что не может быть. И где Иван, обещал приехать и нет его?.. Эх, где ты, теплый овин, пропахший коровками и сеном?.. Занесенные снегом, сарайные постройки угадывались за стеклом автомобиля, к сожалению, это были не мои овины.
Скоро путешествие прервалось — я знал, где искать Кутю.
Это был известный перекупщик краденного и ростовщик; проживал в большом и каменном особняке, выстроенном на проценты от ссуд. Территория в соснах была окружена высоким и крепким забором. Пространство у ворот и калитки простреливалось двумя телеметрическими камерами. Не долго думая, снежками залепил недремлющие ока, чтобы потом совершить марш-бросок к дому. Затаился у бронированной двери и не обманулся — из дома выпал телохранитель в китайском пуховике и отечественных валенках, легкой трусцой поспешил избавлять тепличную аппаратуру от снега.
Чеченец, шмыгнув в щель двери, закрыл её на мощный засов и укрылся под защиту теней. Прислушался: странный звук — будто по дому топали механические существа с бесчисленным количеством ножек. Потом догадался часы, вспомнив, что у Кути имелась странная слабость: он скупал старинные напольные часы, словно желая владеть мгновениями прекрасного прошлого.
Грубые удары в дверь и вопли нарушили музейный покой дома телохранитель не хотел превращаться в пингвина. Неудивительно, что на столь отвратительные звуки явился ещё один хранитель тела и музейных раритетов. Он был приземист, что помогло Чеченцу отправить его в глубокий аут ударом рукоятки финки по плотному загривку. Потом такой же оздоровительный удар в лоб заслужил «пингвин» в китайском пуховике, неосмотрительно тиснувшийся в дверь. В таких случаях говорят, звезды брызнули из глаз, но это был лучик от фонаря, выпавшего из «пингвиньих» ласт. Фонарь мне самому пригодился — с его помощью обнаружил бельевую веревку и связал неудачников, как сиамских близнецов.
Никогда не посещал музеев, это печальный факт из моей короткой биографии, теперь же с лихвой наверстывал упущенное. Стены были облеплены оригинальными картинами, на полках стояли произведения прикладного искусства и фарфоровые безделушки. На полу лежали персидские ковры, по которым удобно было передвигаться не только тени, но и её человеку.
Владелец музея на дому дрых в глубоком кресле перед телевизионным экраном, где герои с торсами с азартом дубасили друг друга, как хозяйки тесто в кастрюле.
Господину Кутепову было лет сорок; трудное детство и такое же отрочество наложили отпечаток на его облик. Он был лысоват, мешковат, плюговат, что ничуть не мешало ему дружить со всеми, кто имел возможность влиять на ход исторического развития общества в отдельно взятом районе.
Он сладко посапывал. Так спит ребенок после веселого денечка, проведенного с друзьями. Будить было грешно ростовщика, а что делать? Пришлось взять на душу и этот грех, щелкнув безопасной плоскостью финки по медной лысинке.
Всхлипнув, заимодавец открыл глаза. Зашлепал ими, как дети по мелководью. Потом остановил взгляд на лезвии, отражающего ложный мир экрана.
— Ыыы, — потерял дар речи.
— Здорово, Кутя, — сказал я. — Не зарежу, если ответишь правду, и ничего кроме правды.
— А ты кто? — выплюнул вопрос.
— Я — Чеченец.
— Ааа, — с явным облегчением перевел дух. — Наслышан о твоих подвигах, поганец такой.
Не люблю, когда меня оскорбляют. Словом. Легким движением вырезал на пергаментном лбу врага вот такой полумесяц:). На вечную память. Подсвеченная экраном кровь, блёкая, залила лицо дурака- говоруна.
— Ааа! — заорал от боли и страха, подставляя ладони под капель. Гад-гад! На кого руку поднял?!
— Еще одно некрасивое слово и отрежу язык, — предупредил. — И то, что ниже.
— Я истекаю кровью, — жаловался, прикладывая подушечку к черепу. — Что за дела: сразу резать? Я — не полено. Можно же договориться, да?
Я был вынужден согласиться: Кутя — не полено, в следующий раз буду более приветлив.
— В следующий раз? — сполз по креслу, потеряв навсегда чувство юмора.
Я успокоил господина Кутепова как мог: если ответы будут правдивы, я мгновенно исчезну из его беспечальной жизни.
При этом в его интересах было бы замечательно, чтобы о наших ночных посиделках никто не узнал. Телохранители пребывают в депрессии, их можно уволить по статье о несоответствии своим служебным обязательствам.
